пришлось сталкиваться с некоторыми итальянцами, и те были совсем не такие, как немцы. Они ненавидели немцев, и он был убежден, что итальянцы вскоре выйдут из войны. «Многие из этих итальянцев были по-настоящему порядочные ребята, – сказал он. – Я достал одному из них струны для гитары, и он позвал меня в дом, где, кроме него жили еще несколько итальянцев; там они ругали Гитлера, играли на гитаре и пели. Еды у них было мало, но они дали мне хорошего вина из бутылки, оплетенной соломой. Хорошие ребята. Но они были несчастны, у них не было даже приличной обуви, и они страдали от холода. Я также разговаривал со многими венграми, большинство из них хорошие парни, и они ненавидят немцев».
«Немцы и их союзники не любят друг друга, – сказал Черепахин. – В главные рестораны Харькова пускали только немцев, а их так называемых союзников не пускали».
Затем он рассказал, как немцы проводили дискриминацию между русскими и украинцами: много украинцев служило в местной полиции – многих завербовали туда скорее насильно. Немцы почему-то предпочитали украинцев русским, хотя фактически украинцы ненавидели оккупантов не меньше, чем русские; даже украинским националистам, которые считали, что при немцах им будет жить замечательно, вскоре пришлось разочароваться.
С одним из них мне довелось поговорить в этот день на улице. Это был пожилой человек, круглолицый, с маленьким красным носиком; на нем было потертое пальто, обтрепанные серые брюки и расползшиеся по швам ботинки. Он сказал, что поступил на работу в городской совет, но нашел, что это не очень-то выгодно. Немцы платили ему только 400 рублей в месяц, а ему надо было содержать жену и детей, и он не мог прожить на эти деньги. Поэтому он и занялся спекуляцией на «черном рынке», ездил за Полтаву и привозил оттуда в Харьков муку. «Уж и натворили дел эти немцы, – сказал он. – Обещали нам новую Европу, да что-то ничего у них не получилось. Возможно, что немцы вернутся, – продолжал он, – но теперь уже никто от них ничего хорошего не ждет. Они упустили возможность». Даже этот маленький коллаборационист мало что получил от немцев…
Имелись, конечно, люди, особенно среди кустарей и лавочников, которые старались, как могли, приспособиться к условиям немецкой оккупации.
Одной такой оказалась женщина-парикмахер, которая приходила по утрам брить нас и офицеров Красной Армии, живших в том же доме. С ней приходил ее помощник, красивый мальчик лет пятнадцати, с голубыми глазами и длинными ресницами. Он относился к немцам гораздо враждебнее, чем она. Он повторил уже знакомую нам историю о том, как немцы вешали людей на балконах, а однажды днем он видел – это было в самом начале оккупации, – как они вели по улицам пятнадцать краснофлотцев. Гитлер велел, сказал мальчик, чтобы большевистских моряков не расстреляли, а утопили. Они были прикованы друг к другу наручниками, и, когда их вели, по обе стороны улицы люди стояли толпами и плакали. Моряки пели песню «Раскинулось море широко». И люди, все еще плача, стали петь вместе с ними. «Немцы, – сказал мальчик, – отвели их со скованными руками к реке и там утопили. Я этого не видел, но мне рассказывали другие…»
Он рассказал мне также, как немцы отвели 16 тыс. евреев – детей и старух, всех без разбору – к кирпичному заводу за городом и там, продержав две недели в лагере, всех убили; они также угоняли тысячи людей в Германию – заталкивали их в железнодорожные вагоны, как скот.
Молодая полная парикмахерша с нарумяненным лицом, накрашенными губами, маникюром и перманентом, облачившаяся теперь в красный берет и белый халат, призналась, что при оккупации ей жилось лучше, чем большинству людей. Она работала в парикмахерской у главного вокзала и 50 % своей выручки отдавала хозяину-украинцу. Парикмахерская была маленькая, но работы было очень много. На прошлой неделе парикмахерскую разбомбили вместе с вокзалом и всеми зданиями вокруг. Она была болтлива, как все парикмахеры. «Что при немцах, что без немцев, – сказала она, – как-то жить надо. На триста граммов хлеба не проживешь. У меня четырехлетний ребенок, а муж уже больше трех лет в отъезде. Цены на рынке были просто ужасные – 130–150 рублей кило хлеба. Видели бы вы, как люди радовались в мае – думали, возвращается Красная Армия. Были, конечно, страшные вещи. Все эти повешенные – после этого несколько дней болеешь… И с евреями тоже было ужасно. Их гнали бесконечной вереницей по улицам; многие везли тачки или коляски с младенцами, и все плакали и причитали. Я могла бы еще понять, если бы они хотели выслать куда-нибудь евреев – но так убивать их всех, это уже слишком! – Затем она сказала: – Да, немцы бывают очень злые. Но были среди них и хорошие. А некоторые офицеры прямо с ума сходили по нашим женщинам, совсем голову теряли… Но наши женщины и правда гораздо интереснее немок. Немки эти были настоящие суки. Вели себя так, будто тут все ихнее. Здесь их были сотни. Лучшие квартиры отняли для немецких семей, и они тут с некоторыми украинцами пооткрывали магазины и рестораны… Если у какого-нибудь русского была хорошая квартира, то его обязательно из нее выкидывали…»
Я также узнал кое-что о трагикомедии, которую пережили украинские буржуазные националисты. Когда немцы впервые пришли в Харьков, группа украинских буржуазных националистов открыла газету под названием «Новая Украина». Судя по всему, среди сотрудников этой газеты не было ни одного известного человека: все писали под псевдонимами. Главный корреспондент подписывался именем старого украинского героя – «Петро Сагайдачный». Он возглавлял самозваный Украинский отдел пропаганды. Какое-то время немцы покровительствовали этим людям, но через два месяца сами расстреляли нескольких их главарей. Тем, кто остался в живых, немцы ясно дали понять, что хозяева теперь они. Они внушали это тысячами способов; так, например, все вывески и названия улиц были написаны сверху по-немецки и только внизу (да и то не всегда) по-украински. Хотя в театре ставилась украинская оперетта, программы печатались только на немецком языке. Профессор Харьковского технического института Крамаренко, который стал начальником управы одного из районов Харькова, вначале вел активную агитацию в пользу немцев; он выступал с речами, в которых пропагандировал идею развития «украинского национального самосознания». Когда же он и его друзья убедились, что немцы не заинтересованы в независимости или автономии Украины, они взбунтовались, после чего оккупанты выгнали Крамаренко с его поста и вскоре расстреляли.
Любченко и другие украинские интеллигенты, выпускавшие газету «Новая Украина», вскоре тоже поняли, что они сами себя обманывают; последней каплей явился для них момент, когда немцы в марте 1942 г. приказали им снять с первой страницы газеты гетманский трезубец, символ украинской автономии