психологии, Коул дает некоторые подсказки. Думаю, я уже достаточно показал всю надуманность марксистского подхода к культуре, заявляющего «представление об артефактах как о продуктах истории человечества, являющихся одновременно и идеальными, и материальными», чтобы оставить эту часть культурной психологии Коула на самостоятельное изучение. Надеюсь, я сделал достаточно очевидным и то, что либо эти понятия нельзя смешивать, поскольку они разные, либо, если лежащие в их основе предметы действительно обладают такой природой, которая может рассматриваться и так и этак, необходимо сменить язык. Старый философский способ говорить о материальной и идеальной составляющих мира, возможно, и устарел. Но он – самостоятельное и самоценное явление культуры и заслуживает уважения.
Для того разговора, который затеял Коул, нужен был собственно-психологический понятийный язык. Не думаю, что он возможен в рамках естественнонаучной парадигмы. Пока психолог не признает душу, все разговоры об идеальном просто беспредметны, он попросту не знает того, о чем говорит.
Глава 4
История
Отношение к истории у Коула тоже довольно путанное. В сущности, он посвящает ей две главы, одна – об истории человека как вида, вторая – о личной истории. Но не об истории человека как личности, а об истории его как, можно сказать, организма… В общем, Коул еще очень академический психолог, для которого биология является основой психологии.
Я не буду вдаваться в его организмические взгляды. Они совсем неуместны в рамках культурно-исторической психологии, хотя не учитывать то, что мы воплощены в тела, невозможно. Но пока мне важней всего именно культурно-историческая составляющая психологии, а это относится к сознанию, но не к телу.
Осознал ли это Коул, заявляя КИ-психологию? Вот вопрос! Честно признаюсь: я до сих пор не могу этого понять. Коул обилен, разнообразен и так запутан, что я не понимаю, как же он в действительности видит предмет своей науки. Продираться сквозь его сочинение приходится как на допросе злоумышленника. И порой ловишь себя на том, что сделал выводы из того, что сам Коул чуть позже отменяет. Впрочем, он-то, вероятно, и не заметил, что отменил. Просто у него такой стиль рассуждения.
Но то, как он не замечает подобные противоречия, отменяющие целые пласты рассуждений, я, пожалуй, смогу показать именно на примере исторической части его психологии.
В первой же главе, посвященной истории – «Филогенез и история культуры», – говоря о сложностях изучения наших палеолитических предков, он приводит выдержку из исследования Вашбурна и Хауэлла, которую относит к вопросу об использовании орудий:
«Три десятилетия назад общее согласие в отношении происхождения культуры и возникновения Homo sapiens основывалось на представлении о центральной роли изготовления и использования орудий:
“Теперь оказывается… что большой объем мозга определенных гоминидов был относительно поздним приобретением и что эволюция мозга произошла благодаря действию новых факторов отбора, возникших в связи с прямохождением, и была следствием использования орудий. Скорее образ жизни, связанный с использованием орудий, наземной жизнью и охотой, создал большой мозг человека, нежели человек с большим мозгом открыл новые способы жизни…
Уникальность современного человека представляется результатом технической общественной жизни, которая утроила размер мозга, уменьшила лицо и изменила многие пропорции тела” (Вашбурн и Хауэлл).
С тех пор картина значительно усложнилась» (Коул, Культурно, с. 173174).
Казалось бы, последняя фраза отменяет сказанное про мозг, но нет: Коул не хочет сказать, что оно неверно, он хочет сказать, что объяснение происходящего с человеком во время его исторического развития скрывается в другой причине. Чуть дальше он приводит данные самых современных исследований:
«Хотя в целом связь между использованием сложных орудий и увеличением и усложнением мозга признается, существует довольно основательное и, похоже, распространяющееся мнение, что использование орудий менее важно, чем думали раньше, и что ведущей причиной изменений мозга, связываемых с эволюцией человека, являются изменения в социальной организации (Хамфри, Данбар).
“Поскольку у приматов (не у человека) намеренное совместное действие часто социально регулируемо, кажется более разумным объяснять его социальным взаимодействием, а не действием с объектами. Соответственно, теория эволюции технологии должна делать меньший акцент на различиях, пусть и важных, между человеком и обезьяной в способности использовать орудия, а вместо этого задаться вопросом, как эти способности интегрируются в области намеренного социального действия” (Рейнолдс)» (Там же, с. 175).
Что же здесь сказано?
Во-первых, что исходные установки Дарвина, Энгельса и прочих эволюционистов и биологов, что мозг имел значение для превращения обезьяны в человека, неверны. Как раз наоборот: превращение в человека создало тот мозг, который мы имеем. Мозг вторичен, он следует за теми изменениями, которые происходят в человеке, и нарастает в соответствии с его надобностями.
Во-вторых, марксистская теория о том, что орудия и вообще труд превратили обезьяну в человека, тоже неверна, но это мелочи. Неверна сама гипотеза о том, что рождение человека – биологическое явление!
Может быть, человек и появляется биологически, но именно этими утверждениями исследователей разрушена единственная стройная картина того, как это было возможно. Естественнонаучная психология больше не имеет основания…
Вот какой вывод напрашивается из приведенных Коулом данных. Еще раз повторю: возможно, они и не верны, а все происхождение человека происходило вполне биологично. Но теперь это надо выстраивать заново. И этого нельзя не видеть. Самое малое, что должен был сделать человек, приведший эти данные, – это либо принять их, либо опровергнуть. Коул попросту, не мудрствуя лукаво, сбегает от этих вопросов в свои излюбленные артефакты…
«Выводы об антропогенезе, основанном на данных об использовании орудий и развитии мозга, довольно фрагментарны, но здесь по крайней мере есть материальные объекты, с которыми можно работать.
Когда же мы начинаем рассматривать вопросы о том, как развитие мозга и использование орудий связаны с изменениями в мышлении и языке, и без того ненадежные и спорные построения становятся еще более проблематичными по той очевидной причине, что язык и мышление не оставляют прямых материальных следов в природе…» (Там же, с. 175–176).
И ни слова о том, что не орудия, а общественные отношения заставили развиваться наш мозг, делая его орудием, приспособленным для обслуживания общества и общественного существа…
После этого Коул становится неинтересен. В сущности, он сам отменил себя и не заметил этого. И повторяет это упражнение многократно. Он бьется в тисках естественнонаучной психофизиологии, даже не замечая, что собирался говорить о психологии культурно-исторической. Поэтому для него так важны Выготский и Лурия – оба, по своей сути, естественники в психологии. Вслед за ними он повторяет какие-то очень важные для культурно- исторической психологии вещи, тут же отменяя их биологизмом.
Как пример приведу его рассуждение о «законе напластований», в котором, если вдуматься, и заключается