Читать интересную книгу Око Мира - Роберт Джордан

Ранд понял, что он уставился на отражение своего собственного лица, бледное и дрожащее от пронизывающего до костей холода. Фигура Ба'алзамона выросла позади Ранда, пристально глядя на него, — не видя, но все равно глядя. В каждом зеркале пламенники лица Ба'алзамона бушевали позади Ранда, окутывая его, поглощая, сливаясь с ним. Ему захотелось закричать, но крик застрял в горле. В этих бесконечных зеркалах отражалось лишь одно-единственное лицо. Его собственное лицо. Лицо Ба'алзамона. Одно и то же лицо.

* * *

Ранд дернулся и открыл глаза. Темнота, лишь чуть разбавленная бледным светом. Юноша лежал неподвижно, едва дыша, лишь взгляд его метался по сторонам. Грубое шерстяное одеяло укрывало его по плечи, руки были заложены за голову. Пальцы чувствовали гладкие деревянные доски. Доски палубного настила. Снасти поскрипывали в ночи. Ранд облегченно вздохнул. Он — на «Ветке». Все кончено... по крайней мере, до следующей ночи.

Без всякой задней мысли Ранд сунул палец в рот. От привкуса крови у него перехватило дыхание. Медленно Ранд поднес руку поближе к глазам и в неверном лунном свете заметил выступившую на кончике пальца бусинку крови. Крови из уколотого шипом пальца.

* * *

«Ветка» медленно плыла вниз по Аринелле. Ветер усилился, но он не был попутным, и паруса ничем не могли помочь судну. Как ни требовал капитан Домон быстрого хода, суденышко еле ползло. Ночью матрос на носу бросал за борт смазанный жиром лот и при свете фонаря громко выкрикивал промеры глубин рулевому, пока течение и длинные весла подгоняли корабль наперекор ветру. На Аринелле не было опасных скал, но река изобиловала мелководьями и отмелями, где судно могло накрепко засесть, все глубже зарываясь в ил носом, пока не подоспеет подмога. Если она, конечно, придет. Днем, от восхода до заката, работали длинные весла, но встречный ветер сопротивлялся гребцам, как будто хотел погнать судно вспять по реке.

К берегу не приставали ни днем, ни ночью. Байл Домон управлял кораблем и командой в равной степени твердо, ругая противный ветер, проклиная медленный ход. Он постоянно называл гребцов лентяями, разносил в пух и прах команду за каждый плохо привязанный линь; его низкий резкий голос рисовал троллоков десяти футов росту, бегающих по палубе и вспарывающих всем животы. Дня на два этих впечатлений хватило, чтобы заставить любого матроса кидаться работать чуть ли не бегом. Потом потрясение от нападения троллоков ослабело, и команда начала ворчать, что, дескать, неплохо бы выкроить часок, чтобы немного размять ноги на бережку, и что, мол, вообще плавать по реке в темноте — дело опасное.

Свое недовольство люди открыто не высказывали, жалуясь друг другу, постоянно косясь по сторонам, чтобы убедиться, что капитана нет поблизости, но тот, казалось, слышал каждое сказанное на его корабле слово. Всякий раз, как поднимался ропот, он молча выносил длинный, напоминающий косу меч и топор с хищно загнутым крюком на обухе, которые были найдены на палубе после нападения. Он вывешивал их на мачте на час, а раненые тыкали пальцами в свои повязки, и шепотки стихали... по меньшей мере на день-другой, пока кому-то из команды опять не приходила в голову мысль, что теперь-то троллоки наверняка остались далеко позади, и все повторялось сызнова.

Ранд подметил, что, когда матросы начинали перешептываться и хмуриться, Том Меррилин держался в стороне от команды, хотя обычно похлопывал их по спинам, шутил, обменивался с матросами добродушными подтруниваниями, вызывая ухмылки даже у самого усердного из них и занятого работой. Тревожным взглядом Том наблюдал за этими скрытными перешептываниями, хотя, глядя на него, казалось, что он целиком поглощен раскуриванием своей длинной трубки, или настройкой своей арфы, или чем угодно, но только не тем, чтобы обращать хоть какое-то внимание на команду. Почему он так себя вел, Ранд не понимал. Судя по всему, команда винила в случившемся скорее Флорана Гелба, но никак не ту троицу, которая заявилась на корабль, преследуемая по пятам троллоками.

Первые день или два жилистую фигуру Гелба можно было почти всегда увидеть рядом с каким-нибудь матросом, которого тому удавалось загнать в угол и заставить выслушивать свою версию событий той ночи, когда Ранд и его спутники оказались на борту. С бахвальства Гелб незаметно срывался в хныканье, а потом его скулеж сменялся хвастливыми угрозами, и губы его постоянно кривились, когда он зло указывал пальцем на Тома или Мэта, и особенно — на Ранда, стараясь взвалить вину на них.

— Они — чужаки, — понизив голос, заявил как-то Гелб, одним глазом косясь, не появился ли где капитан. — Что мы о них знаем? С ними пришли и троллоки, вот это мы знаем. Они с ними заодно.

— Удача, Гелб, распоряжается так, — угрюмо проворчал матрос с косичкой и вытатуированной на щеке маленькой голубой звездочкой. Он не глядел на Гелба, а укладывал линь кольцами на палубе, причем делал это голыми ногами. Несмотря на холод, все матросы ходили разутыми: на мокрой палубе сапоги скользили. — Ты б родную мать назвал Другом Темного, если б это позволило тебе отлынивать от работы. Пшел прочь!

Он сплюнул под ноги Гелбу и вновь занялся тросом.

Вся команда помнила ту вахту, на которой Гелб сладко спал, и ответ матроса с косичкой был самым вежливым из всех, которых тот удостоился. Даже работать с ним не желал никто. Гелб обнаружил, что его все время отправляют на работы одного, причем на работы самые грязные, вроде как чистить на камбузе жирные котлы или ползать в трюме на брюхе, выискивая течи в толще давней липкой грязи. Вскоре он перестал с кем-либо заговаривать. Плечи его настороженно-защищающе сгорбились, а обиженное молчание стало обычным состоянием Гелба — многие, мол, на него косятся, многие обижают, хотя он-то заслуживает в худшем случае только ворчания. Тем не менее, когда взгляд Гелба падал на Ранда, или на Мэта, или на Тома, готовность к убийству читалась на его длинноносом лице.

Когда Ранд обмолвился Мэту, что рано или поздно Гелб доставит им кучу неприятностей, Мэт оглядел судно и заявил:

— А можно ли верить кому-то из них? Хоть кому-то?

И отправился искать уголок, где мог бы остаться один, в одиночестве, какое возможно на корабле длиной меньше тридцати шагов — от приподнятого носа до ахтерштевня с установленными там рулевыми веслами. С той памятной ночи в Шадар Логоте Мэт проводил слишком много времени в одиночестве, в раздумьях, как считал Ранд.

— Беда, если она придет, парень, — откликнулся Том, — придет не от Гелба. Пока еще не от него. Из команды его никто не поддержит, а ему не хватит духу попытаться учинить что-нибудь в одиночку. Но вот другие?.. Домон, похоже, вбил себе в голову, что троллоки преследуют лично его, но остальные начинают думать, что опасность уже миновала. Они вполне могут решить, будто с них довольно. Они уже на грани срыва, вот так-то. — Менестрель подтянул лоскутный плащ, и у Ранда возникло ощущение, что тот проверяет свои спрятанные ножи, — лучший из оставшихся наборов. — Если вспыхнет бунт, парень, то вряд ли они оставят в живых пассажиров, чтобы мы потом могли рассказывать разные истории. Так далеко от Кэймлина Указ Королевы вряд ли будет иметь много силы, но даже деревенский мэр что-то да предпримет в таком случае.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});