сжалось от этих скрипучих звуков, но не потому, что они резали уши, а, видимо, из-за того, что являлось их причиной. Ему как будто самому стало больно. Но мужчина быстро вошел в прежнее русло и начал расспрашивать сына о делах и новостях, о том, как поживает Арина, о том, что Вадим приготовил на свадьбу Дэну. Затем он отвечал на вопросы сына о своей жизни; рассказал о последнем проекте, работу над которым завершил буквально пару часов назад — здание спортивного комплекса где-то в Австралии; поделился трудностями и сомнениями, возникавшими в процессе его создания.
Татьяна слушала их разговор с интересом, хоть и не участвовала в нем больше. Не только потому, что Лев Аркадьевич рассказывал множество любопытных деталей про архитектуру Австралии, тесно сплетенную с ее историей, про тамошние особенности ведения бизнеса, которые не понимал, про диковинные блюда местной кухни, которые отведал в одной из деревень аборигенов. В первую очередь, было интересно осязать невидимую химию между Вадимом и отцом, абсолютное доверие друг другу, их обоюдную легкость и равность. Татьяна посчитала это эталоном взаимоотношений между родителем и ребенком. Она бы тоже хотела, чтобы они с папой общались так же непринужденно: подкалывали друг друга, внимательно друг друга слушали, доверяли самые странные мысли, не стеснялись говорить о чувствах. Ее удивляло, что Лев Аркадьевич без всякого стеснения говорил сыну об его матери, с которой развелся много лет назад, признавался ей в любви, шутил над их разводом и смеялся вместе с сыном. В голосе его не было уже никаких обид, только грузность сожаления об утраченном. Но чувство юмора, как он сам признавал, не давало ему утратить чувство живости.
— Одной любви мало, конечно, — размышлял Лев Аркадьевич после витиеватого диалога, начавшегося с обсуждения философского романа. — Для счастья нужно еще и смотреть в одном направлении, иначе разойдетесь по разным.
— Говорит человек, который развелся, — усмехнулся Вадим.
Лев Аркадьевич вздохнул глубоко и прокашлялся.
— Именно! Я на собственном опыте это познал.
Из динамиков раздался сиплый смех, больше похожий на то, как человек задыхается.
— Ты не повторяй моих ошибок. Я твою мать до сих пор люблю. И, представляешь, мне хватает наглости быть уверенным, что это взаимно. Только живем все равно в разных местах.
Он снова откашлялся, а затем ненадолго затих. Вадим задумчиво смотрел на дорогу. Татьяна глядела в боковое зеркало заднего вида на кажущиеся статичными автомобили, что ехали позади с той же скоростью, сохраняя дистанцию. Небо становилось сумеречным. Тучи из города летели за ними стремительно с той же скоростью или даже, чуть опережая.
— Татьяна, — спросил Лев Аркадьевич неожиданно.
Девушка вздрогнула. Она уже думала, что он забыл об ее существовании.
— Да, — ее голос тоже стал сиплым, потерялся за долгое время молчания.
— Хотите забавную историю про Вадю?
— Конечно, — заулыбалась она.
В голове пронеслась шутливо обидчивая мысль: «Это тебе за ушки как у зайчика».
— Он же у нас мозаичист, — начал мужчина задорно. — А мозаику он же всегда из битой посуды делает. Это его детская травма, но не суть.
Вадим фыркнул. Татьяна кивнула.
— В общем, он, как только научился более-менее мозаику лепить, решил бабушке, матери моей, сюрприз на день рождения сделать, — кашлянул Лев Аркадьевич. — А у бабушки был сервиз любимый, который ей от ее бабушки еще достался. Представляете, какой старинный? Действительно, еще императорский фарфор был.
Мужчина посмеялся куда-то в сторону, видимо, от смеха убрав телефон от лица. Потом снова раздался глухой кашель. Вадим недовольно покосился на телефон.
— Этот сервиз у бабушки в красивом серванте стоял с замочком на стеклянных полочках с зеркалом. Ну, как положено. Так, Вадя повадился воровать оттуда по чашечке, по блюдечку. Ключик он найти не мог, потому скрепкой дверцы открывал. По тихой так, пока бабушка спала прямо там же в гостиной на кушетке. Уверяю, если бы он не стал художником, он бы вырос великим «медвежатником».
Девушка хихикнула. Парень улыбнулся, замотав головой.
— Бабушка все диву давалась, куда фарфор пропадает. Уже думала на соседа-алкоголика, грешным делом. Вадя тем временем вынес уже половину сервиза, разбил его в сарайчике и склеил из осколков панно с цветочками, а потом принес, довольный, на день рождения бабушке. Она сначала разревелась вся, а потом отругала Вадю и в угол поставила на целый час. А Вадя все не понимал, в чем дело, обиделся серьезно, что его труды не оценили по достоинству, да еще и наказали. Месяц потом с бабушкой не разговаривал. Она все извинялась перед ним за такую грубость. Уже тогда в нем была эта присущая всем творцам гордыня.
Татьяна посмеялась, красочно представив гостиную с кушеткой, сервантом с половиной сервиза и надутого маленького Вадима в углу. Лев Аркадьевич глубоко и мечтательно вздохнул. Сын, казалось, тоже перенесся в детство, краснея за себя тогдашнего. Девушка смотрела на него, не отрываясь и не снимая веселую улыбку с лица. Приятно было погрузиться в его воспоминания, тем более такие забавные.
— Ладно, Вадь. Звони хотя бы, — с тоской протянул сиплый голос. — Если уж не приедешь.
— Конечно, бать, — улыбнулся безликому телефону парень. — И я приеду… когда-нибудь. Не скучай там.
— До свидания, Татьяна. Надеюсь, вы его плюс один по жизни станете, а не только на чужой свадьбе.
Мужчина усмехнулся. Вадим закатил глаза. Девушка обомлела, но рот сам распластался в широкую улыбку. Ответить они ему ничего не успели. Запикали короткие гудки. Оба машинально посмотрели друг на друга.
— Мнение моего отца может с моим не совпадать, — предупредительно выпалил парень.
Татьяна весело рассмеялась.
Еще часа два они ехали молча. Теперь это не было утомительным молчанием. Наоборот, девушка наслаждалась свободой нахождения в пути, когда мир вокруг и собственная жизнь как будто замирали. Даже выяснение отношений с Вадимом отошло на второй план. Она просто смотрела на места, мимо которых они проезжали. То были типичные маленькие и не очень города, дачные поселки, производственные и сельскохозяйственные территории. Пейзаж не то, чтобы сильно менялся, но отдельные детали разглядывать было интересно. Вадим гнал по трассе под двести километров в час, объясняя это тем, что иначе они будут ехать сутки. Татьяна знала, что он преувеличивает, но не настаивала на снижении скорости, потому что ей и самой нравилось с ветерком проноситься мимо попутных машин, хотя в некоторых моментах резких маневров становилось страшно. Впрочем, внутри машины