Читать интересную книгу Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

— Сначала в Дерпт пробрался, — ответил смышленый Василий. — А потом и далее берегом до Риги.

— Врешь! — опять воскликнул Иоанн. — На дыбу его!

Малюта сунул руки доносчика в хомут и вздернул. Василий взвыл:

— Обещали-и-и! Пропала моя головушка!

— Сознавайся, что солгал. — И Малюта едва ослабил натянутую веревку.

— Так что вам надо — не пойму! — со стоном вытолкнул из себя Василий.

— Истину, — лукаво произнес царь.

Он сам, впрочем, не знал, чего ему надо и какую истину он ищет. Хотел вытравить измену, а существовала ли она вообще? Стремился выведать правду, но людей болью понуждал к извету. Напраслины не желал, за самооговоры будто бы наказывал вдвойне, а получалось совершенно по-иному. Тогда и говорил Малюте:

— Не полезен он мне. Жить он не намерен! Убери!

Иоанн махнул рукой с безнадежностью. Малюта взял плеть, и недолго осталось дышать смышленому Василию.

— Следующего подавай! — крикнул Малюта новому помощнику по прозвищу Секира.

II

Он после возвращения из Новгородского похода почистил застеночную обслугу, в заплечные брал по рекомендации, расспрашивал лично, интересуясь и мелкими штрихами прошлого и характера претендента на должность. Секира отвечал всем требованиям шефа опричнины. Из Пскова, чисто русский, без подмеса польского там или литовского, в меру туповат, мускулист, ловок, с цепкой памятью, орудия пыток и норов их выучил быстро, на жалобы и стоны не реагировал, умел секирой башку снести с одного удара, но предпочитал придушить.

— Голыми руками лучше, — как-то обронил он. — Привычней, сподручней да и хлопот меньше.

— Это почему?! — удивился Малюта, которого не каждому удавалось удивить.

— Жаль сталь тупить да кровь лень стирать, — услышал он в ответ. — За ноги — да в яму! Туда и дорога цареву ослушнику, — прибавил помощник.

Малюта покачал головой и хмыкнул. Жалованье поднять не грех. Секира втолкнул следующего.

— Как звать? — спросил царь.

— Иона.

— Чей сын?

— Купца Резанцова.

— Врешь! А сам — кто?

— И сам купец.

— Врешь! Врешь! Врешь! Зачем врешь?!

— Истинный крест, великий государь!

— Как попал сюда? Почему в слободу свезли? В чем виновен?

— Ни в чем! Склад опричные пограбили, просил твоих оставить на расплод. В Нарве воск да пеньку в огне спалили. Пустили по миру! Ну я на твоего и замахнулся. Зачем товар портишь? В казну бери, для царя да для отечества ничего не пожалею, а в дерьмо зачем превращать труд человеческий?! Без смысла какие богатства разметали!

— На царского слугу посягнул, — промолвил Малюта.

— Литву ждал? — спросил царь. — Умысел на мою жизнь имел?

— Нет, — твердо отрезал Иона. — Нет, нет и нет. Хоть убей!

— И убью! — взревел Малюта. — На слугу замахнулся, в хозяина бы стрелу пустил. Али ножом предпочитаешь?

— Ты, палач, меня не заманивай и не путай. Я царю верный холоп, хоть ни разу его в глаза не видел.

Иоанн опустил на мгновение потеплевший взор. Верность?! Верности ему недоставало. Кругом предатели или воры.

— Ну и в чем твоя верность?

— В правде!

— Ну-ка поставь его, Малюта, на рябину, — велел Иоанн.

Поставили — заплясал Иона, завыл.

— Не тяни! Сказывай свои измены! — нервно прикрикнул царь. — Не то издохнешь, пес!

— Это ты мои измены сказывай! — простонал купеческий сын, свалившись на каменный пол.

— С кем дружбу водил? — спросил Малюта.

— Ни с кем!

— Как так?! — вскинулся Иоанн. — Человек без друзей — что зверь лесной.

И он ткнул Иону острием посоха:

— Ну-ка, Малюта, рябины, видно, ему мало, пусть повисит.

— В хомут его, Секира, — распорядился Малюта и без чьей-либо помощи подтащил бревно, чтобы заделать между щиколоток молодого купца.

Секира быстро вздернул обожженного. Малюта задвинул бревно и, упершись ногой, растянул белое тело что было мочи.

— Сознавайся! Не то раскаленную сковородку лизнешь. Тогда и спросу с тебя не будет! Замычишь, что корова! — погрозил Малюта.

— Да в чем мне сознаваться, отец родной! Не в чем! Даром терплю! Даром мучаете! Разорили опричные без жалости, и все! Детишки неизвестно где! Жене маточкино место разодрали — вдесятером навалились! В чем сознаваться-то?!

Голова у Ионы свалилась набок, и он обеспамятствовал.

— Значит, Литву ждал! — горько вздохнул царь. — Не нужен он мне! Убери!

Секира вынул безжизненное тело из хомута и потащил вон.

III

Так перебрали многих — не только в слободе, но и в Москве, — ничего толком не выяснив. Один иногда показывал на другого, третий ссылался на слухи, четвертого уличали в связях с литовцами и поляками. Иоанн сердился, был нетерпелив, но всю добытую страданиями ересь велел тщательно протоколировать. Мало того: требовал от Малюты точно составленных отчетов. Дьяки Сыскного приказа после возвращения из похода отписали прилежно замечательный документ, от которого Григорию Лукьяновичу уж никак не отмазаться. Здесь придется несколько отвлечься и привести реконструированный текст предисловия к синодику опальных царя Ивана Грозного (7091 года), предваряющего списки невинно погубленных русских душ. Читая эти списки, начинаешь думать, что Иоанн и вправду был немец, то есть человек германского происхождения, о чем любил заявлять неоднократно, вломившийся на русскую землю с войной и изничтоживший ее народ. В привязанности к немецкому он напоминает императора Николая I, приветствовавшего один из прусских полков, носящих его имя:

— Здорово, земляки!

Странно, что и Рюриковичи и Романовы не без гордости упоминали о нерусской своей крови. Иногда цари бравировали даже татарскими корнями. Борис Годунов впоследствии любил вспоминать далекого предка Чет-мурзу, прибывшего на Русь в эпоху Ивана Калиты. Между тем в жилах избранного народом владыки текла не татарская, а русская кровь природных костромичей. Да. Странно все это! Необъяснимо! Русские нерусским происхождением кичатся, а нерусские в русские попасть норовят, да часто мимо! Да, странно все это! И почти всегда труднообъяснимо.

IV

Текст предисловия к синодику опальных гласил:

«(Лета седьм тысящь десятдесят перваго царь и государь и великий князь Иван Васильевич всея Русии прислал в Кириллов монастырь сие поминание и велел поминати на литиях, и на литоргиях, и на понахидах по вся дня в церкви божии).

(Царь и государь и великий князь Иван Васильевич всея Русии велел написати в сенаники князей и боляр и прочих людей опальных по своей государеве грамоте).

Сих опальных людей поминати по грамоте Цареве, и понахиды по них пети, а которые в сем сенаники не имены писаны, прозвищи или в котором месте писано 10, или 20, или 50, ино бы тех поминали: ты, Господи, сам веси имена их».

Самое ужасное в синодике — указание на гибельдетей, сыновей, дочерей и внуков. Безумие в ту пору поразило Иоанна и его подручников! Безумие!

Вот список пострадавших новгородцев: «(Новоторжцев): Салмана (Глуховоя), Роудака, Богдана, Меншой, Григория, Шарапа, Мисюра (Берновых), Осипа, Ивана (Глуховы). (По Малютине скаске новгородцев отделал тысящу четыреста девяносто человек), ис пищали отделано 15 человек: (По малютинские ноугородцкие посылки отделано 1490 человек). Новгородцев: Данила з женою и з детми сам-четверт, Ивана, Стефана (Фуниковы), Ивана (Бурово Чермазов), Ивана (Великово), Михайло, Ивана (Павлинов), Михайлова жена (Мазилова) з двумя дочерми да з двумя сыны, (попова Филиппова сына Благовещенского (Якова) Змиев), Ивана (Извеков)…»

И хоть отделывал Малюта из пищалей и другими способами невинных страдальцев, самому шефу опричнины от этих кровавых «скасок» не отделаться. Здесь чувствуется — в переносном смысле — его рука: рука с зажатой в ней саблей. Не стремился он скрыть от потомства ни числа жертв, ни их имена. В глубине лаконичных строчек сокрыта русская трагедия и, как ни сомнительно может прозвучать эта фраза, трагедия самого государя, который был и палачом, и одновременно жертвой тяжелейших средневековых обстоятельств, жертвой беспощадной борьбы за выживание, злой рок тяготел над ним. И в этом отношении он ничем не отличался от Гамлета, принца датского. Добрый и благородный принц убивал собственноручно и стал причиной гибели невинных душ. Офелия и Лаэрт. Целая семья исчезла с лица земли. Да за убийство одного человека отправляют на эшафот.

В малютинские «скаски» и синодики заносились лишь православные. Представители других, как сегодня любят выражаться, конфессий отправлялись в мир иной, не оставив и следа. За чужих по вере Иоанн не считал себя ответственным и не просил в монастырях возносить молитвы. И этот человек радовался, что ведет свой род от иноземцев!

V

Пока шел розыск в Александровской слободе и Москве, пока тела осужденных новгородцев и псковичей зарывали в случайно подвернувшиеся ямы без обряда христианского погребения, пока жен и детей изменников государю вымаривали голодом и отстреливали из пищалей, а то и рубили саблями, на западных рубежах дозорные шныряли возле Ревеля, чтобы донести Малюте, не пронюхали ли шведы о близящейся угрозе. Очистить от них Эстляндию было давней мечтой Иоанна. Старый магистр ордена Фюрстенберг умер, и ливонцы искали ему преемника. Он не замедлил появиться — Готгард Кетлер, однако он не захотел превратиться в московского вассала и получить из рук Иоанна корону ливонского короля. Ливонские немцы-опричники — будущие наши мемуаристы, которые вскоре предадут и Иоанна, и интересы Московии, сбежав к Сигизмунду-Августу. — Иоганн Таубе и Элерт Крузе специально прискакали в Дерпт, чтобы подыскать своей второй родине приличного правителя. Магистр отверг их притязания, и тогда они обратились к герцогу Магнусу, датчанину, не исключено, что и родственнику в каком-то колене принца Гамлета, охотно согласившемуся приехать к Иоанну, который объявил его королем Ливонии и женихом двоюродной племянницы, прелестной девушки Евфимии, дочери князя Владимира Андреевича Старицкого. Здесь кроется, быть может, ответ на вопрос, заданный Сергеем Михайловичем Соловьевым: почему Иоанн пощадил старших детей брата?