над тем, как ему следует извлекать части трупа из ассенизационного колодца. Необходимость спуститься вниз и собрать части тела руками профессором не рассматривалась, очевидно, из тех соображений, что «настоящий джентльмен» в нечистотах не копается, предоставляя это делать другим. Чтобы поднять наверх части трупа, Джон Уэбстер надумал изготовить «гребёнку» с острыми рыболовными крючками, которую можно было забрасывать в колодец и тащить по дну леской; крючки должны были зацепить плоть, после чего «гребёнку» следовало извлечь.
— Профессор Уэбстер настаивал на том, что не использовал азотную кислоту для уничтожения тела жертвы или следов своих преступных манипуляций. Азотная кислота была пролита им на лестнице из химлаборатории в кабинет позади лекционного зала, но это не имело ни малейшего отношения к убийству Паркмена. По этой причине все домыслы следствия о пролитой на лестнице крови и попытках её уничтожения лишены какого-либо смысла. Никаких следов крови на полу или предметах мебели убийство не оставило, последующее расчленение, осуществлённое в мойке с проточной водой, также не привело к появлению опасных для преступника следов. Единственный след, действительно связанный с убийством, появился на потолке комнаты под химлабораторией — об этом следе протечки было сказано чуть выше — но именно его никто и не заметил.
— Важной частью признания, сделанного профессором Уэбстером, следует признать его разъяснение плохого самочувствия в день ареста, точнее, в вечер и последовавшую ночь. Следует отметить, что это объяснение оказалось довольно неожиданным. Преступник, опасаясь разоблачения, приготовил яд, которым и воспользовался в тот момент, когда понял, что его везут в окружную тюрьму. Имеет смысл процитировать эту часть признания незадачливого самоубийцы — она довольно познавательна: «Когда я обнаружил, что карета останавливается возле тюрьмы, я уверился в своей [незавидной] участи. Перед выходом из кареты я достал из кармана дозу стрихнина и проглотил её. Я приготовил яд в виде пилюли перед тем, как уйти из лаборатории 23 числа. Я думал, что не смогу пережить разоблачение и был уверен, что [приготовил] большую дозу [яда]. Перенапряжение моей нервной системы, должно быть, частично свело на нет [действие стрихнина]. Эффекты отравления оказались ужасны, не поддающимися описанию. Яд действовал в колледже и ещё до того, как меня туда привезли, но особенно сильно его действие проявилось после.»[36]
— Также профессор Уэбстер признал, что явился автором одного из 3-х анонимных писем, приписанных ему на суде. Он имел в виду анонимку, условно названную «Письмо из Кембриджа», напомним, что это послание было написано от имени матроса корабля, пришвартованного в гавани Бостона — якобы на этом корабле Джордж Паркмен и был убит.
— Некоторая часть написанного преступником признания содержала опровержения разного рода слухов и сплетен, а также разъяснения некоторых деталей, которые в рамках нашего повествования представляются не второстепенными даже, а десятистепенными. [Например, он сообщает, что щавелевая кислота, купленная накануне ареста, приобреталась не для уничтожения следов крови. Отдельное разъяснение касается той крови, которую он действительно хотел получить в больнице колледжа незадолго до убийства, и посылал для этого Литтлфилда]. Мы не станем сейчас углубляться в эти незначительные детали, поскольку искренность профессора Уэбстера именно в этих мелочах сомнений не вызывает.
— Наконец, последний момент, который необходимо подчеркнуть в связи с признанием преступника, связан с его категорическим отрицанием умысла совершить убийство кредитора и заблаговременным планированием посягательства.
В тот же день 2 июля, когда было обнародовано письменное признание профессора Уэбстера, его адвокаты официально передали в канцелярию губернатора штата прошение о помиловании. В нём казуистически подчёркивалось, что вердикт присяжных не содержал формального указания на злой умысел осуждённого и преднамеренность убийства. Хотя таковые по умолчанию следуют из трактовки уголовного закона, который осуждённый не станет отрицать, тем не менее, отягчающих его вину юридически корректных доказательств не существует. Вице-губернатор Рид (Reed) принял петицию и поспешил сообщить газетчикам, что планирует встретиться с преподобным Патнэмом, который в данном деле выступает в качестве ходатая за профессора Уэбстера.
Время шло. Дни складывались в недели, недели сменяли одна другую, но ничего не происходило. Губернатор Бриггс хранил полное молчание, и о его истинных намерениях, связанных с возможным помилованием Джона Уэбстера, можно было только догадываться. Не подлежит сомнению, что мнение губернатора по этому животрепещущему вопросу находилось под определённым давлением «городских браминов», тех самых семей, что проживали в Бостоне на протяжении нескольких поколений. Генеалогические исследования показывают, что к середине XIX столетия род Паркменов оказался породнён с другими уважаемыми семьями «браминов» — Блэйками (Blake), Кэботами (Cabot), Мэйсонами (Mason), Старджесами (Sturgis), Тильденами (Tilden), Такерманами (Tuckerman). С ними было заключено не менее 11 брачных союзов! Выходцы из этих семей занимали видное положение в обществе, являлись крупными политиками и предпринимателями. Игнорировать мнение подобного лобби не стал бы ни один разумный политик, а губернатор Бриггс, безусловно, являлся политиком серьёзным и думающим. Отдавая себе отчёт в том, что большая группа «браминов» жаждет расправы над человеком, жестоко убившим выходца из их среды и притом их родственника, губернатор старался самоустраниться от принятия решения, чреватого серьёзным расколом в обществе.
Информационную повестку в те дни определял преподобный Патнэм, который с немалым удовольствием рассказывал всем, готовым его слушать, о своём необычном «духовном сыне» из окружной тюрьмы. В июле и августе 1850 года священник дал немало интервью, в которых весьма живописно повествовал о своём общении с профессором Уэбстером, а кроме того, позволял себе комментировать сделанное последним признание. Преподобный смело пересказывал слова профессора, сказанные в приватной обстановке, и вообще говорил много такого, что не поддавалось проверке. Например, священник не раз пускался в рассуждения о детско-юношеском возрасте Джона Уэбстера, пересказывая слова последнего о полученном воспитании и отношении к нему родителей. Россказни эти выглядели неуместными, непроверяемыми — и самое главное! — никак не относящимися к преступлению, совершённому спустя несколько десятилетий. Автор должен признаться, что болтовня преподобного Патнэма с этической точки зрения производит впечатление не очень хорошее, судя по всему, священник являлся человеком довольно бесцеремонным и ищущим мирской славы — и то, и другое, согласитесь, духовное лицо ничуть не украшает.
К последней декаде августа 1850 года решения о помиловании губернатор Бриггс так и не принял. 20 числа смертник был уведомлён о том, что казнь его назначена на 30 августа, разумеется, с оговоркой, если не последует её отмена или перенос решением губернатора штата. Но всем уже стало ясно, что Джордж Бриггс самоустранился от участия в «деле Джона Уэбстера», и решение это он принял в силу неких политических соображений. То есть все доводы, связанные с гуманизмом, милосердием и