Читать интересную книгу Подвиг Севастополя 1942. Готенланд - Виктор Костевич

Распределив между собой найденные на убитых патроны, мы неожиданно бросились на заходивших с тыла немцев. Зильбер швырял гранаты, Шевченко бил из пулемета, я выпускал короткие очереди из «ППД». Им я обзавелся накануне, сняв автомат с моряка, лежавшего в окопе с оторванными по бедра ногами. Фрицы кинулись врассыпную, кроме тех, конечно, кого мы убили и ранили. Один, широкий и плотный, пока я к нему бежал, стоял и никак не падал. Я в бешенстве давил на спуск, а он орал от ужаса и колотился в трясучке. Когда мы, прорвавшись, обессиленные, сидели в кустах, передо мной опять возникло искаженное болью лицо, кровавая струя, хлеставшая изо рта, и белый галун на зеленом воротнике.

После прорыва нас осталось двенадцать, как в поэме Александра Блока. Удивительно, но «наши» все остались живы. Я, Мухин, Молдован, Ляшенко, Меликян, командиры. Впрочем, не совсем было ясно, состоялся ли наш прорыв. По всему периметру перекатывалась стрельба. Кусты, где мы обосновались, скрывали от нас развалины, в которые за дни беспрерывных обстрелов превратилась Северная сторона.

– Где мы, старшина? – спросил Старовольский Зильбера.

Тот, немного подумав, ответил:

– Где-то между Голландией и Инженерной пристанью. К Инженерной, мабуть, поближе. Туда намылимся? Или в Голландию? Прямо по курсу еще одна бухточка есть.

– Куда вернее?

– А шоб я знал.

– Я бы лучше намылился в Голландию, – влез в разговор отдышавшийся Мухин, – ни разу за границей не был.

Зильбер привычно показал ему кулак, и бытовик заткнулся. Все посмотрели на младшего лейтенанта. Пронзительно завизжали реактивные минометы. Немцы утюжили Сухарную балку.

– К Инженерной пойдем, – рассудил младший лейтенант, возможно только ради того, чтобы не соглашаться с Мухиным. Особенных причин выбрать то или другое у него, я уверен, не было. Если не считать того, что «к Инженерной, мабуть, поближе».

* * *

Пробираясь через кустарник – местами даже маленький лесок, – мы старались не напороться на немцев. Защита была иллюзорной, лесок был почти прозрачен. Кусты и деревья, изувеченные долгим обстрелом, стояли без листьев, с перебитыми ветвями, с израненными голыми стволами. Приходилось постоянно пригибаться – поверху проходили пулеметные и автоматные строчки. Ноги едва шевелились, хотелось прилечь и остаться лежать. Долго-долго, до самого конца.

Впереди в качестве боевого охранения шли Шевченко и Молдован. Минут через пять после нашего выступления Молдован возвратился и что-то негромко сказал лейтенанту. Потом из-за деревьев показался Шевченко, с ним еще трое людей. Уже немолодых, вооруженных трехлинейками, однако без военной формы. Было видно, что на фронте они впервые, – взрывы, гремевшие в отдалении, вызывали у них любопытство, они вертели головами, пытаясь разобраться, где это громыхает. Страха, однако, не проявляли. Видимо, привыкли к подобным звукам в городе и просто желали сориентироваться, откуда исходит угроза. В отличие от нас, не обращавших на далекую пальбу внимания – всё равно трещало всегда и повсюду.

– Кто такие? – спросил Старовольский, подойдя к непонятным людям.

От группы отделился худой и высокий мужчина лет сорока пяти в заправленной в штаны полосатой футболке и металлических очках. Все пуговицы на планке были расстегнуты, жилистая шея напряжена, по небритому лицу катились крупные капли пота. От долгих прогулок пешком он, похоже, давно отвык. Через плечо был переброшен кожаный патронташ. Удобная штука, мне давно хотелось завести себе такую. В подсумках места не хватало, приходилось набивать патронами карманы. Впрочем, последнее время подсумки чаще пустовали. Хорошо, что у мертвого автоматчика нашелся запасной диск.

– Истребители, товарищ младший лейтенант, – доложил Старовольскому мужчина. – Рабочие морзавода. Призваны позавчера по партийной мобилизации.

– Кто командир?

– Сержант госбезопасности Козырев.

– Что делаете в районе? Знаете, что немцы вокруг?

– За немцев не слыхали. Неужто совсем прорвались? Как же так?

Младший лейтенант не ответил. Рабочий продолжил:

– Диверсантов вот вылавливаем. Только что взяли троих. Они наших ребят положили, а мы…

– Ведите к сержанту, посмотрим на ваших диверсантов, – устало прервал его Старовольский.

Прочих истребителей, еще человек десять, мы нашли в сотне метров дальше, возле какой-то постройки из дерева и кирпича, наполовину, как водится, разрушенной. Возглавлявший их сержант госбезопасности – молодой человек с розовыми щечками, крючковатым немножко носиком и в новой, не по сезону шевиотовой гимнастерке – бросил на нас недоверчивый взгляд, возможно заподозрив, что мы дезертиры. Но нас было много, мы были вооружены, и рядом с нами шагал командир. Сержант госбезопасности, очевидно, рассчитывал, что Старовольский подбежит доложиться, но Старовольский неторопливо подошел вместе со всеми и ограничился отданием чести. Козырев, со своими двумя кубарями в петлицах, и этого делать не стал. Лишь развязно и высокомерно буркнул:

– Привет, младшой… Куда направляемся?

Так и сказал: «младшой». То ли сержант, то ли лейтенант. Старовольский в долгу не остался:

– Прорвались из окружения, ищем своих. Вроде нашли. Так ведь, сержант?

Козырев насупился. Розовые щечки сделались красными. Опустив слово «госбезопасности», Старовольский существенно понизил его в звании. Крючковатый носик недовольно сморщился. Иной реакции, однако, не последовало. Хотя Старовольский ждал. Злой он стал последнее время, нервный. Особенно после истории с Земскисом.

«Знойное дыхание тыла», – шепнул мне на ухо Шевченко. Мухин, тоже шепотом, прокомментировал по-своему: «Ребята меряются пиписьками. У нашего, похоже, длиньше». Я, в свою очередь, подумал, насколько поразительное существо человек. Недавно почти что мертвый, он вдруг обнаруживает способность шутить.

Мухин оказался прав. Сержант госбезопасности проглотил пилюлю и вместо дальнейших расспросов сам объяснил лейтенанту, что он делает тут со своими людьми. Оказалось, что ночью в штаб истребительного отряда поступило донесение о высадке на мысе Толстом, в районе Константиновского равелина группы немецких диверсантов. На поимку было брошено несколько отрядов. Как обстояли дела у других, сержант госбезопасности не знал, а вот его люди наткнулись на троих, успевших просочиться глубоко в расположение наших войск. Завязался бой, появились потери. Но диверсантов повязали. Двое из них, правда, были ранены. Еще раньше, в другом месте, возможно во время высадки.

– И что интересно, младшой, – снова выдвинул свою «пипиську» сержант, – все трое наши.

– Какие еще «наши»? – не понял Старовольский. Мы подтянулись поближе к сержанту. Шевченко положил ладонь на ствол своего «ППШ». Мухин засунул руки в карманы. По Левкиному лбу, проделав тропку в копоти и грязи, сбежал на брови потный ручеек.

– Непонятно, что ли? – удивился Козырев. – Не немцы, говорю, а наши. Советские граждане то есть. Бывшие.

– Понятно, – зловеще сказал Шевченко.

Младший лейтенант проговорил:

– Показывай.

Мы подошли к стене. Под ней, на чудом не выгоревшей траве, сидело трое человек, со связанными за спиной руками. У одного, бледного и белобрысого, глаза были закрыты. Другой, похожий на зверя, но тоже бледный, видимо из-за потери крови, свирепо поглядывал из-под густых бровей. Третий, крепкий плечистый парень, с широким, как пишут – открытым, лицом, пялился не отрываясь. Будто чего-то ожидая и будто чего-то желая сказать.

– Вот эти двое, раненые что, те явно из-за Збруча, – пояснил сержант Старовольскому. – Смахивают на оуновцев. Сами бы не сдались. Если бы не раны.

Младший лейтенант кивнул.

– А этот, падла, наш, «восточник», но тоже националист, я слышал, как они переговаривались, – добавил сержант. И громко выкрикнул: – Вста-ать!

Белобрысый очнулся и вскинул голову. Ненамного старше меня, он попытался подняться, но, сдерживая стон, снова осел на землю. Лишь выпрямил спину и устремил на нас взгляд. Я бы сказал, горделивый. Зверообразный, напрягшись всем телом и елозя спиной по стене, медленно разогнулся. По лицу пробежала улыбка. Третий вскочил моментально. Без помощи рук, резко спружинив ногами.

– Ну, – сказал Старовольский, подойдя к ним вплотную, – представляйтесь. Молчите? По-русски не понимаете? Так я и мовою можу.

Голос лейтенанта хорошего не предвещал. Да и с чего бы? Я сам ощутил приступ бешеной ненависти. Который уже день, сколько ребят, а эти, свои… Суки фашистские. Шевченко и Зильбер встали рядом. За ними подошли Молдован и Ляшенко.

Белобрысый провел языком по пересохшим губам и неожиданно запел противным тонким голоском, едва перекрывая близкий грохот:

– А мы тую червону калыну пидиймэмо… А мы нашу славну Украину…

– Заткнись, – посоветовал ему Шевченко. – Засунь свою калыну в сраку и отвечай на поставленный вопрос.