Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я вам пишу просто, просто и принимайте, матушка-сестрица. Не дозволяйте находящим мыслям приписывать свои догадки; они вредны и несправедливы. И что за удовольствие представлять себе иное против того, что просто написано. Так и меня, и себя приводите в слезы, сами себе представили оскорбительную мысль и плачете. И я, смотря на вас плачу, что вас всякая находящая мысль может огорчить и вы принимаете подложную мысль и уверяетесь в том, чего нет.
Боюсь ли я скорбеть просто о смерти смертного человека? Никогда, но также просто сказать бы и подкрепить бы словом. Это пустая опасность, чтобы скрывать неизбежную участь только для того, чтобы не огорчить теперь, а после. Я не соглашаюсь с таким умышлением. Я люблю открывать, все что можно. Почто же, дражайший друг мой, так долго вы скрывали от меня эту вашу мысль? — покудова я сам спросил. Так вы настрадаетесь без меня и мне скажете. Поэтому смею ли я считать себя другом? Я погружусь в крайнее ничтожество, и кто же меня поднимет, как не вы?! […]
Господь, всякого блага Промыслитель, нас столь близко сердцами сблизил, чтобы мы мысли сообщали и были бы одна душа. Откровением находящей мысли показывается действующая любовь, а сокровением — недоверие…
Скажите мне, пожалуйста, чем я оскорбил и так много огорчил, что вы такую мысль так долго скрывали от меня? И почто же произвольно себя вдавать мысленному врагу, всегда рыкающему и ищущему, как бы через какую мысль посмеяться над нами и поглотить душу? Прошу любовью никогда не скрывать от меня такие мысли: они же пагубны; лучше нам верить искренне друг другу, нежели таким своим мыслям… Я люблю слушать сердце ваше. Вот как мы оскорбились оба — вы и я.
2. без номера. Монахине Ангелине (Колычевой)
Любимый друг мой! По прибытии моему сюда (в Задонскую обитель) со мною было необычайное: помните, я несколько раз писал в письмах моих о решении моей мысли в церкви — как внезапно явилась мне старушка (Старица Евфимия Григорьевна Попова, Христа ради юродивая. ред.), открыла глубокую мысль мою и решила мое недоумение. Я думал, что это привидение было в церкви. Потом и в келье — в самую минутку глубокого уныния, приключившегося от некоего оскорбления. Вдруг отворились двери и старушка падает мне в ноги: «Прости меня, — говорит она. — Я тебя, батюшка, оскорбила». Вся грусть с меня отлетела от этого слова. И тотчас утешила меня надеждою моего здесь спокойствия. Тут-то я уверился, что в церкви она же мне явилась. Спросил — и открылось мне верующему, что все это от Бога.
В то время, когда я боролся с мыслями в глубине сердца моего, она молилась пред образом чудотворным Божией Матери. Вдруг нашел на нее священный ужас, восхитивший в ней сердце, и узрела она мысль мою, что боролась с моим сердцем. Пришла и облегчила меня — решила недоумение мое: «Также и теперь к тебе унылому приведена я духом. Бог с тобою; почто ты задумываешься и унываешь? Матерь Божия тебя приняла под Свой покров, а ты унываешь, дурак!» — так она меня бранила за уныние мое, и все чувства мои в ту же минуту отворились. Сердце таяло, как свеча, от горячей любви к Господу, и слезы проливались, как вода, с горы текущая источниками. Совсем очистившись от мрака уныния, побудила меня у нее испросить прощения за безумие мое. Я это сделал и был прощен, и был свободен от находящих помыслов.
Чрез несколько времени вновь пал в уныние. Тотчас явилась мне матушка и нашла меня за книгой святителя Димитрия. Спросила меня: «Какую ты книгу читаешь?» Я сказал. «Молись ему! — она мне отвечала. — Он за тебя помолится Богу, и бесы отойдут от тебя». — «Какие, матушка, бесы?» — «Ты, дурак, не знаешь, как они тебя окрадывают. Это уныние и мутные мысли тебе они наносят. Не ленись, молись по четкам Богу и призывай помощь святого Ангела Хранителя — и будет хорошо на сердце и чисто в голове. У тебя ведь болит голова?» — «У меня в голове как будто всё журчит, подобно пчелам» — так я ей ответил. «Молитва очищает голову. Молись, и будет хорошо. Не скучай, батюшка! Матерь Божия тебя сохранит. Тебе здесь хорошо будет. Прости меня, может, я тебя оскорбляю этим». — «Матушка, я не умею и благодарить за такую мысль. Прости меня, я никакого понятия духовного не имею, а вас Господь посылает меня вразумлять!» — «Смотри, вразумляйся». Простились, поцеловавши ее руку, а она мою.
Но враг, ненавистник добра, чтобы заградить этой старице ко мне дорогу, не очень давно навел на нее такую сильную ненависть, что весь изменяется и бледнеет Григорий Степанович, когда ее увидит, — и не допущает ко мне. Это мне чувствительно. Однако я решил все переносить и терпеть ото всех сторон, когда угодно Господу попустить на меня всякое оскорбление. Ах! только вы можете это представить себе, единодушный друг мой. Любовь ваша открывает мое сердце, только вы в своем что-то удерживаете.
У этой старицы есть недалеко от Лебе-дяни брат — старец Иларион. Его смирение единому известно Богу. Когда ему бывает откровение о моем смущении, он молится и умоляет Господа о мне. Его многие ездят посещать и пользуются его смирением во благо. Очень стоит посещать таковых богоугодных старцев. Мы духом любим друг друга, и многие через письма меня уверяли, что он много меня любит.
Я радуюсь о Господе, что удостоивает меня, худого, хорошей любви. Мне очень приятно, друг мой, что я могу тебе вручать мое сердце и делить мой с вами разговор, и этим я облегчаюсь! Очень явно, что меня с тобою соединил святой Промысл Всевышнего, Который и тебе дал равное мне сердце любить меня и мне любить тебя. Очень сильно ты его любишь? Люби ж, люби и знай, что это не противно Богу, что я его люблю. И я его люблю, и должно его любить. Кто изрекал в священном месте сии священные слова, может быть, самый тот, который не хотел, чтобы мой искренний друг меня любил? Но дух изрек его устами, повторяя заповедь святую.
Радуюсь я об этом и сознаю себя недостойнейшим такой большой любви. Но видно, так угодно благости Божией, чтобы достойного презрения любить! Вот сколько продолжается с Вами мой разговор безумный.
Еще припоминаю о старушке. Она мне внушала, чтобы я хранил мое сердце и от самомалейшего гнева и роптания.
«Ежели кто и оскорбит, — говорила она, — в ту же минуту забывай и не желай ничего оскорбительного, а молись за них Господу, и благодать Божия посетит тебя…»
:Она по наружному виду иногда показывается строга, сердита, но в душе и сердце перо не может доброту ее описать.
Мне приходила мысль от всех скрыться, чтобы, кроме Бога, никто не знал, и я еще медлю и удерживаюсь. Буди в нас воля Божия! Благоволи, Господи, и мне, недостойнейшему, в день воскресный после ранней обедни причаститься Твоих страшных и животворящих Таин Тела и Крови Твоя, во оставление грехов и в жизнь вечную.
2.296. Екатерине Васильевне Даниловой
На вопрос ваш о прежней моей жизни отвечать дается мне слово сердца. У меня была родная сестра Надежда Алексеевна, двумя годами меня старше; мы с ней вместе начали учиться читать книгу; тогда мне было четыре года; а когда она с улыбкой на устах оставила видимый сей мир, тогда мне было десять лет…
На 17-м году я оставил дом и землю моего воспитания и, будучи в объятиях сопровождавшей меня слезами матушки моей, обещался ей, к ее утешению, чрез год приехать к ней для свидания. «Нет! не будет этого, — возразила родная, улыбнувшись сквозь слезы от сердца, преизливающегося любовию. — Знай, что я с тобою прощаюсь в последний раз и здесь тебя не увижу никогда; мы увидимся в будущей вечной жизни: там моя надежда и ожидание тебя!» При сем слове облила меня всего горячайшими слезами, взглянула на небо и, благословя меня вторично, рассталась со мной… Бурные лошади понесли меня тогда в Санкт-Петербург…
Предсказание родной оправдалось самим делом: походы и война далеко увлекли меня с собою; повсюду мы говорили меж собою письмами; последнее ж письмо ее нашло меня в Крыму над Черным морем. В этом письме еще раз получил я материнское благословение и убедительнейшее увещание к соблюдению истинной веры, право исповедуемой Восточною Греко-Российскою Церковью. При сем помянула она мне, с какою болезнью сердца пеклась обо мне; с какою горячностью — когда я был еще малолетен и часто болен — молилась Богу и Божией Матери, чтобы я был истинный христианин, имел бы в себе страх Божий, предохраняющий от всяких грехов, и вел бы жизнь беспорочную по всем отношениям; чтобы всегда и везде, где бы ни находился, с сердечною верою ради Христа благотворил нищим — в таком истинном разумении, что в лице нищего приемлет милостыню Сам Христос, и чтобы о всяком человеке хранил мысль благую и за какое-нибудь собственно противу меня злотворение непременно воздавал бы благотворением, чему свидетелем есть Сам Бог.