Читать интересную книгу Рассказы - Джеймс Кервуд

У края болота Казан вдруг остановился и затем побежал прочь от следа. Одновременно с желанием, которое так овладело им, в нем еще теплилась его прежняя подозрительность, которую ничем нельзя было бы в нем искоренить, подозрительность, унаследованная им от волка. Серая волчица радостно заскулила, когда он вернулся обратно в лес, и так тесно стала прижиматься к нему, что даже натирала ему во время бега плечо.

Вскоре после этого на снегу стал образовываться наст. Появление наста означало весну и вместе с нею движение в пустыне человеческой жизни. Казан и его приятели уже по запаху стали чуять присутствие и движение этой жизни. Теперь они находились в тридцати милях от поста. На сотни миль вокруг них стали появляться охотники со своими запасами добытых за зиму мехов. С востока и запада, с севера и юга – все пути стали вести к посту. Наша стая могла бы попасться им в руки каждую минуту. В течение целой недели не проходило и дня, чтобы она не натыкалась на свежий след, а иногда даже и на два, и на три.

Серая волчица выходила на охоту с постоянной боязнью. Несмотря на слепоту, она чуяла, что со всех сторон ей угрожали люди. Для Казана же все то, что происходило вокруг, все более и более переставало терять предмет опасения и страхов. Три раза за эту неделю он слышал голоса людей, а однажды до него донеслись смех белого человека и лай собак, когда хозяин раздавал им их дневную порцию рыбы. В воздухе он обонял едкий запах дыма от лагерей, а однажды ночью на далеком расстоянии он слышал дикие возгласы индейской песни, за которой последовали потом лай и вой ездовых собак.

Медленно и верно образ человека притягивал его все ближе и ближе к посту – на милю сегодня, на две мили завтра, но с каждым днем все ближе. А Серая волчица, бесплодно борясь с этим до конца, уже чуяла в переполненном опасностями воздухе близость того часа, когда Казан окончательно подчинится овладевшему им зову, и она должна будет остаться одна.

Это были дни оживления и возбуждения в посту Компании по закупке заготовленных за зиму мехов, дни отчетов, вычисления прибылей и удовольствий, дни, в которые пустыня щеголяет богатством своих мехов, которые будут отправлены потом в Лондон и в Париж – эти настоящие столицы Европы. А в этом году для встреч лесных жителей между собою представлялось гораздо больше интереса, чем в предыдущие. Зараза сделала свое ужасное дело, и каждому при наступлении весеннего времени, когда нужно было отправляться на пост, хотелось в точности узнать, кто остался жив и кто умер.

Жители Чиппели и полукровные индейцы стали прибывать первыми на своих дворняжках, подобранных ими в пограничных с цивилизацией местах. Вслед за ними явились охотники с голых западных пустынь, привезя с собой массы лисьих и оленьих шкур на целой армии длинноногих, с широкими ступнями собак, мекензиевой породы, которые тянули, как лошади, и визжали, как щенята, когда на них нападали простые эскимосские собаки. С Гудзонова залива прибыли стаи сильных лабрадорских собак, которых могла сломить одна только смерть. Запряжка за запряжкой подъезжали маленькие желтые и серые эскимосские собаки. Со всех сторон стягивались сюда эти жестокие враги между собою, дрались, кусались и рычали друг на друга и сгорали от страсти убить один другого, унаследованной ими от их волчьих прародителей.

Драки не прекращались ни на одну минуту. Они начались с первым же прибытием собак. Они продолжались с самого рассвета, весь день и всю ночь, вокруг разложенных костров. Казалось, не будет конца этим собачьим дракам и ссорам между людьми и собаками. Весь снег был утоптан и залит кровью, и ее запах еще больше подбавлял задора собакам, происходившим от волков.

Каждый день и ночь с дюжину драк всегда кончались смертью. Погибали всегда южные переродки – смесь мастифов с крупной датской породой и овчарками, и неповоротливые собаки мекензиевой породы. Вокруг поста поднимался дым от сотен костров, и вокруг этих костров собирались жены и дети звероловов. А когда прекращался наконец санный путь, то фактор Вильямс отмечал тех, кто не явился, и позднее вычеркивал их из своей главной книги, что означало, что они умерли от заразы.

Затем наступала ночь карнавала. Целые недели и месяцы жены, дети и мужья готовились к этому празднику. В лесных хижинах, в закоптелых шалашах и даже в ледяных жилищах низкорослых эскимосов предвкушение удовольствий от этой дикой ночи придавало более смысла их жизни. Это был своего рода цирк, представление, которое два раза в год давала компания своим служащим.

В этом году, чтобы сгладить неприятное впечатление, оставленное заразой и массою смертей, фактор особенно постарался. Его охотники убили четырех жирных оленей. На расчищенном месте были повалены громадные кучи сухих дров, а в самом центре поставлены были восемь групп жердей, связанных вместе вершинами, и от одной вершины к другой тянулись сосновые брусья, привязанные к ним лыком; к каждому брусу было привязано по оленю целиком, так чтобы они жарились в натуральном виде на огне костров, разложенных на земле. Костры были зажжены еще в сумерки, и сам Вильямс первый выступил вперед и затянул одну из диких песен Севера, а именно «Песню об олене», как только они разгорелись и осветили мрак ночи:

О, олень, олень,

Ты прыгаешь высоко,

Ты бегаешь далеко,

Когда тебе не лень.

– А теперь, – воскликнул он, – подхватывайте все разом!

И, зараженные его энтузиазмом, лесные жители, долго молчавшие в течение целых месяцев, вдруг с диким ревом подхватили эту песню и ревели так, что их слышали даже на небе.

За две мили на юго-запад этот первый гром человеческих голосов долетел до слуха Казана, Серой волчицы и бесхозных ездовых собак. Вслед за взрывом этих голосов до них донесся возбудительный вой собак. Ездовые собаки стали глядеть по направлению к этим звукам, засуетились, стали скулить. Несколько секунд Казан простоял неподвижно, точно высеченный из камня. Затем он повернул голову и в первый раз поглядел на Серую волчицу. Она держалась все время в стороне, футах в двенадцати от него, и теперь лежала под ветвями можжевельника, вытянув по снегу ноги, шею и все тело. Она не подавала ни малейшего звука, но губы у нее были оттянуты кверху и белые зубы были оскалены.

Казан подбежал к ней, обнюхал ее слепую морду и заскулил. Серая волчица не двинулась. Он вернулся к собакам и стал раскрывать и сжимать челюсти, точно для того, чтобы схватить. В это время еще слышнее долетели до них голоса с карнавала, и четыре ездовые собаки, не будучи больше в силах выносить свою зависимость от Казана, подняли головы и, точно тени, со всех ног пустились к людям. Казан все еще не решался и то и дело звал с собою и Серую волчицу. Но ни один мускул не шевельнулся в ее теле. Она последовала бы за ним даже и в огонь, но к людям – ни за что. Ни один звук не ускользнул от ее слуха. Она услышала быстрые прыжки Казана, когда он наконец оставил ее одну. В следующий же момент она поняла, что он от нее убежал. А затем – и только теперь, а не раньше – она подняла голову и жалобно завыла.

Это был ее последний зов к Казану. Но зов людей и собак оказался для него сильнее, так как пронизывал все его существо. Ездовые собаки были уже далеко впереди него, и он напряг все свои силы, чтобы обогнать их. Затем он ослабил бег и, опередив их на сто ярдов, остановился. За целую милю расстояния от себя он мог уже видеть огненные языки от громадных костров, окрашивавших небо в красный цвет. Он оглянулся, не бежит ли за ним и Серая волчица, и побежал далее, пока наконец не выбрался на широкий, хорошо утоптанный след. На нем оттиснулись следы людей и собак и стоял еще запах от двух оленей, которых провезли здесь за день или за два перед этим.

Наконец он добрался до редкой опушки леса, окружавшего расчистку, и пламя от костров блеснуло ему прямо в глаза. Хаос из звуков завертелся у него в мозгу, как огонь. Он услышал песни и смех мужчин, звонкие крики женщин и детей, лай, вой и драки сотен собак. Ему хотелось выскочить и побежать к ним и опять сделаться частью того, к чему он принадлежал раньше. Шаг за шагом он проползал сквозь редкий лесок и наконец дополз до края расчистки. Здесь он остановился в тени молодого сосняка и посмотрел на жизнь, которой однажды уже жил, и задрожал, сгорая от нетерпения и в то же время все еще никак не решаясь войти.

Дикая смесь из людей, собак и огня находилась от него всего только в ста ярдах. Его ноздри были полны роскошного аромата от жареных оленей, и когда он высунулся вперед все еще с той волчьей осторожностью, которой научила его Серая волчица, то люди на длинных жердях пронесли мимо него громадного оленя и бросили на обтаявший вокруг огней снег. В одном порыве вся дикая масса праздновавших бросилась на него с обнаженными ножами, и множество собак с ворчанием ринулось вслед за ними. В следующий за тем момент Казан забыл уже о Серой волчице, забыл обо всем, чему научили его люди и пустыня, и серым пятном прокатился через площадку.