Письмо брамина Рахура к султану Шамсуддину Илетмишу.
Делийскому султану на девятом году его правления брамин Рахур, восседавший подле раджи Датинуша и новой рани нашего княжества Тамазрайши, шлет свой привет.
Несомненно, это письмо смутит тебя, мусульманин, и, думаю, почти так же, как обстоятельства, потребовавшие его написания, смущают меня. В любых иных мыслимых ситуациях подобный шаг с моей стороны был бы невероятен, но я узнал нечто такое, что вынудило меня обратиться к тебе в соответствии с указаниями покойного раджи Датинуша, которые он мне оставил, когда был еще жив.
Не столь уж давно княжество Натха Сурьяратас потрясла смута, затеянная родней правящего раджи и сильно ослабившая наши позиции в мире. Тогда, помнится, ты и стал взимать с нас довольно крупную дань — видимо, с целью остеречь Датинуша от накопления средств, достаточных для создания армии, способной противостоять султанату. Что ж, это твое право, и я не стану его обсуждать. Ты вызываешь во мне стойкую неприязнь, но некоторые твои качества, с моей точки зрения, заслуживают и какой-то толики уважения. Верно ли, что ты сумел заключить выгодный для себя и для спокойствия подвластной тебе страны договор с этим дьяволом во плоти, именуемым у нас Дженгиз-Кханом? Если верно, это деяние говорит в твою пользу.
Теперь о более важных вещах. Мне сообщили, что недавно ты получил несколько опрометчивое письмо от молодой рани нашего княжества Тамазрайши. В связи с этим мне надлежит кое-что пояснить. Видишь ли, наша рани, плотью уже созревшая для материнства, в сути своей пока остается более девочкой, чем рассудительным и осмотрительным существом. Полагаю, что начальник дворцовой стражи не сумел еще доходчиво обрисовать ей, как обстоят дела между Дели и Натха Сурьяратас. Тамазрайши наделена властным характером, ей присуще исключительное сознание своего благородства, именно этим сознанием и подпитываются сейчас ее дерзостные мечтания. Только мечтания, которым в силу множества обстоятельств не суждено воплотиться в реальность, о чем тебе следует знать. Постарайся учесть, что, заносчиво к тебе обращаясь, наша рани вовсе не располагает никакой воинской силой. Ее армия состоит из ограниченного числа стражников, горстки отставников, периодически объезжающих наши границы в засушливые времена года, и караульной роты, оберегающей государственный флаг, чтобы каждый, кому не лень, мог удостовериться, что тот еще на месте. Нет сомнений, у нее хватит характера, чтобы вести за собой войска и даже выиграть битву, но на пустом месте армию не сколотишь. Воля рани неукротима, тон, в каком она к тебе обращается, недвусмысленно свидетельствует о том, однако подкрепить ей свои притязания нечем, что, безусловно, ни в коей мере не унижает ее.
Прежде чем ты пошлешь своих людей бесчинствовать на нашей земле, исходя из того, что тебя якобы оскорбили, взвесь хорошенько, так ли уж это необходимо. Утесняя народ, вдохновленный богами, ты совершишь прегрешение, за которое тебе придется ответить в будущих жизнях. Ты ведь пока что живешь привольно в своей составленной из кусочков стране, с войной твое благоденствие кончится. Найдутся земли, готовые взять нашу сторону, они отвлекут на себя силы, помогающие тебе поддерживать хрупкий мир с этим дьяволом Дженгиз-Кханом. Позволь Тамазрайши тешить свой норов и выступай против нее лишь тогда, когда заслышишь топот слонов и увидишь наши развернутые боевые знамена. Надеюсь, ты понимаешь, что я говорю о совсем уж невероятных вещах.
Посылая это письмо, я предаю свою рани, но сохраняю верность заветам раджи. Сознавая себя недостойным служить Тамазрайши, я незамедлительно предам свои личные вещи огню, а сам оставлю дворец, чтобы посвятить остаток своих дней размышлениям и созерцанию. Такая участь вполне приемлема для людей, понимающих, что делает с нами оборот колеса, когда приходит время платить по счетам. Не стремись снестись со мной снова, ибо это будет воспринято как попытка унизить достоинство моей рани, над доверием каковой я надругался со столь несвойственным мне прежде коварством.
Пурва Рахур Джарут, брамин
ГЛАВА 12
Они начали с мелкой живности. Всякая принесенная сюда тварь была сноровисто обескровлена, тушки бросали в огонь. В воздухе висел отвратительный смрад, ароматические курения не помогали. Потом к алтарю повлекли более крупных животных — коз, баранов, ослов и даже одну лошадь. Сверкали ножи, а поклонники Кали тянулись к Сен-Жермену, их пальцы пятнали кровью золотые шелка его одеяний.
Сен-Жермен, богато разряженный, с золотой короной на голове и выпачканным серебряной краской лицом, запретил себе как-либо реагировать на всю эту бойню. Глаза его были открыты, но мозг не воспринимал ничего, в уши влетал визг несчастных животных, но сознание не смущалось и этим. Интересно, что теперь с Руджиеро, раздумывал он. Довезли его до границы или ему удалось убежать? Так или иначе старый упрямец должен добраться до Дели, однако что с ним станется дальше — огромный вопрос. Впрочем, по свету разбросано немало домов, где он сыщет приют и поддержку, но Руджиеро, скорее всего, отправится в Рим. Хотелось бы поглядеть, как его встретит Оливия. Хотелось бы, но кое-кому это вряд ли удастся. Кое-кто вскоре встретится со своей истинной смертью, и события этой жизни навсегда перестанут его волновать.
Главный жрец приблизился к трону, на котором восседало детище Шивы, бухнулся на колени и, монотонно раскачиваясь, что-то гнусаво запел. Сен-Жермен задумался о Падмири, потом перевел взгляд на огромную статую Кали. Изваяние впечатляло, но он знал и других богов.
Тамазрайши самолично вспорола глотку большому барану, фонтаны крови брызнули на нее. Она исступленно вскрикнула, заходясь от восторга, пронизавшего все глубины ее извращенного существа.
Стукнул хурук — ритуальный маленький барабанчик, он повел твердый ритм, к нему приплелись заунывные звуки рога, следом взвизгнула флейта. Когда баран наконец свалился, все инструменты смолкли, но это длилось лишь миг.
Тамазрайши волнообразно задвигала бедрами и животом. Движения ее были поначалу заученными: обряд есть обряд, ему должна подчиняться и верховная жрица. Но… кто сказал, что она не может выдумать свой ритуал? Подчинение чему-либо всегда ей претило, и Тамазрайши, как шаловливая девочка, стала двигаться повольней, словно бы проверяя, не вызовут ли ее проказы неодобрительные возгласы в публике. Таковых не последовало, и Тамазрайши позволила себе все. Голая, натертая соком лесных ягод, она черной молнией металась перед богиней, и музыканты едва успевали за ней.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});