Немецкая практичность сказывалась во всем. И в специальном техническом оборудовании фирмы «Топф и сыновья», позволявшем регулировать уничтожение людей и наблюдать за ним через особые глазки. И в специальном помещении, где быстро и оперативно вырывали золотые зубы, как у живых, так и у мертвых. И в «парикмахерской», где наголо стригли женщин, поскольку было установлено, что женскими волосами всего практичнее набивать подушки и матрацы для экипажей подводных лодок. И в том, как тщательно собирался из печей крематория человеческий пепел — он оказался прекрасным удобрением для огородов Майданека и особенно для выращивания невиданных размеров капусты.
Во дворе, возле «бани», нагромождены штабелями большие блестящие банки с яркими этикетками химического концерна «ИГ Фарбениндустри». Одна из банок открыта, я заглядываю в нее и вижу красивые лимонно-желтые кристаллики. Это и есть «циклон». К нам подходит как всегда оживленный и заряженный профессиональным азартом фотокорреспондент «Красной звезды» Тёмин. Он уже второй день работает на территории Майданека, дотошно изучил все страшное «хозяйство» концлагеря и теперь полон готовности быть нашим гидом.
— Идемте, я покажу вам склад обуви, — кричит он, — это что-то особенное! Чистый кошмар! Вы просто ахнете, когда увидите. Я там целую катушку фотопленки потратил. Ей-богу!
— Мы там уже были, — сухо отвечает Гроссман.
— Были так были. Тогда я вас поведу в место, где вырывали золотые зубы. Это вы обязательно должны посмотреть. Потом я хочу вам показать…
Гроссман угрюмо молчит. Я вижу, как его шокирует шумливый, бестактный здесь деловой стиль фотокорреспондента. Мы переглядываемся с Василием Семеновичем, он незаметно пожимает плечами.
В этот момент от порыва ветра кристаллик «циклона» влетает мне прямо в глаз, что, естественно, не вызывает у меня восторга, но жизнерадостный Тёмин меня успокаивает.
— Чепуха! — со смехом кричит он. — Абсолютно не имеет значения! Если банка уже открыта, то «циклон» потерял силу. Можете мне поверить — я тут уже во всем разобрался. Ядовитый газ выделяется при соприкосновении с воздухом — в этом же весь фокус! На этом ведь основана работа газовой камеры! Как происходило дело? Прежде всего немцы закладывали «циклон» в специальные бункеры, и в то время как…
— Пойдемте отсюда, — нервно говорит Гроссман.
И в этот момент кто-то нас спрашивает:
— А вы побывали на улице Шопена, девять?
…Мы предъявляем часовому пропуск. Дом номер 9 по улице Шопена — это недостроенное здание нового городского театра, сооружение которого было прервано войной. Гитлеровцы превратили его в центральный склад вещей, отобранных у тех, кого многочисленные эшелоны привозили в Майданек. Здесь вещи разбирались, сортировались, хранились для дальнейшей транспортировки в Германию. Казалось бы, все это звучит довольно обыденно и мирно, но мы скоро поняли, почему нам говорили, что улица Шопена, 9 производит более жуткое впечатление, чем крематорий и «баня» Майданека.
…Мы входим в огромный зрительный зал театра и видим дикую, неправдоподобную картину. На месте партера, где обычно стоят чинные ряды кресел, в фантастическом беспорядке громоздятся огромные дорожные кофры и сундуки, большие и маленькие чемоданы, саквояжи, рюкзаки, сумки. Большинство из них раскрыто, и оттуда в изобилии вываливаются всевозможная одежда, белье, обувь, книги, детские игрушки, посуда, термосы, лекарства — бесконечное разнообразие предметов домашнего обихода, какие только могут захватить с собой люди, снявшиеся с годами насиженного места и переселяющиеся в далекие неведомые края. Особенно много здесь теплых вещей — различных стеганых и пуховых одеял, вязаных кофт и жилетов, шерстяных свитеров и больше всего самодельных теплых валенок, предназначавшихся, видимо, для боявшихся простуды стариков и старушек. Ведь людям говорили, что они переселяются в северные края со здоровым, хотя и холодным климатом, где будут обеспечены жильем и работой. И люди, страстно желая в это верить, послушно запасались фланелевыми фуфайками и кальсонами, шарфами и наушниками, брали с собой огромное количество лекарств. Весь пол «партера» усыпан неисчислимыми коробочками и флакончиками патентованных средств против гриппа, насморка, головной боли, ревматизма, радикулита. Вероятно, ни в одной аптеке Люблина нет такого ассортимента дорогих и разнообразных медикаментов. Люди собирались беречь свое здоровье и надеялись долго жить.
А в это время где-то на заднем дворе Майданека уже разгружали предназначенный для них «циклон»…
На окружающих зрительный зал балконах и ярусах устроены стеллажи и полки для рассортированных вещей. Здесь имеются отделы мужских костюмов, женских платьев, головных уборов, мужской, дамской и детской обуви, трикотажа, чулок и носков, зонтиков, посуды и т. д. Все это вместе напоминает большой, хорошо снабженный магазин промтоваров, эдакий кошмарный, фантасмагорический универмаг, приснившийся в страшном горячечном бреду… Немые, неподвижные предметы кричат, вопиют о мучительной смерти их владельцев. На самые обыкновенные, безобидные, будничные вещи здесь нельзя смотреть без ужаса. Вот длинный вместительный ларь, доверху набитый очками, как где-нибудь в кладовой оптических изделий. Но ведь каждый — буквально каждый! — из этих мирных предметов — это уничтоженная человеческая жизнь. Вот эти старенькие, заботливо подвязанные ниточкой очки надевала, должно быть, любящая бабушка, проверяя школьную тетрадку внука, а эти — дорогие, модные — носил, по всей вероятности, известный врач, преуспевающий архитектор или талантливый журналист.
Мы идем дальше по ярусам, вдоль десятков таких же огромных переполненных ларей, где каждый мыльный помазок, каждая бритва, зубная щетка, авторучка — это убитый и сожженный человек. А «отдел» игрушек? Мыслимо ли спокойно видеть длинные полки с бесчисленными куклами, с тысячами совсем новеньких или уже облупленных мячиков, с тысячами симпатичных, больших и маленьких, местами потертых плюшевых мишек и зайцев, каждого из которых совсем недавно прижимал к себе ребенок, брошенный вслед за родителями в жерло майданековских печей.
Уходя, я поднимаю с пола молитвенник в потертом кожаном переплете с медной застежкой. На титульном листе надпись: «Принадлежит Матильде Гарпманн. Бистриц». Я не склонен к мистике, но мне вдруг почудилось, что я обязан сохранить об этой неведомой мне несчастной женщине из маленького городка в Трансильвании какую-то память на земле. И я привез этот молитвенник в Москву своей матери. Он хранится в моем доме и по сей день.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});