– Господин Паганель, – не отступал Джон, – у вас есть секрет, и он вас мучит!
– Но что же я могу с этим поделать? – крикнул, отчаянно всплеснув руками, географ.
– О чем вы говорите?
– О своей радости – с одной стороны, и отчаянии – с другой.
– Вы одновременно и радуетесь и приходите в отчаяние?
– Да, я и радуюсь и в отчаянии, что попаду в Новую Зеландию.
– Нет ли у вас каких-нибудь новых соображений? – с живостью спросил Джон Манглс. – Уж не напали ли вы опять на следы капитана Гранта?
– Нет, друг Джон! Из Новой Зеландии не возвращаются. Однако ж… Словом, вы знаете человеческую натуру: пока дышишь – надеешься. И мой девиз: «spiro – spero»[111], лучший девиз на свете!
Глава II
ПРОШЛОЕ ТОЙ СТРАНЫ, КУДА НАПРАВЛЯЮТСЯ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ
На следующий день, 27 января, пассажиры брига «Маккуори» расположились в его тесной рубке. Уилл Холли, конечно, не предложил женщинам своей каюты, но об этом жалеть не приходилось, ибо эта берлога была достойна медведя, который в ней жил.
В половине первого дня, при наступлении отлива, стали сниматься с якоря. Лишь с большим трудом удалось оторвать его ото дна. С юго-запада дул умеренный ветер. Стали ставить паруса. Пятеро матросов брига не торопились. Вильсон хотел было помочь команде, но Холли остановил его, грубо сказав, чтобы он не вмешивался не в свое дело. Он, Холли, привык сам со всем справляться и не просит ни помощи, ни советов.
Последнее относилось к Джону Манглсу. Молодой капитан, видя, до чего неискусно орудуют матросы снастями, не мог порой не улыбаться. Джон понял намек Холли и решил, что вмешается, хотя бы и непрошеным, лишь в том случае, если судну из-за неловкости команды будет грозить опасность.
Наконец пятеро матросов, понукаемые бранными окриками хозяина, все-таки подняли все паруса. «Маккуори» под нижними парусами, марселями, брамселями, бизанью и кливерами вышел левым галсом в открытое море. Но несмотря на обилие парусов, бриг едва двигался. Со своим слишком закругленным носом, широким дном и тяжелой кормой «Маккуори» был неуклюжим – вот уж настоящая калоша!
Пришлось с этим мириться. К счастью, как ни плохо шел «Маккуори», а через пять, самое большее шесть дней он все же должен был бросить якорь на рейде Окленда.
В семь часов вечера скрылись из виду берега Австралии и маяк иденского порта. Море было довольно бурным, и бриг сильно качало. Он тяжело зарывался в волны. От такой качки пассажирам в рубке приходилось плохо. Но выйти на палубу было невозможно из-за сильного ливня. Они оказались в вынужденном заключении. Каждый погрузился в свои думы. Говорили мало. Только леди Элен и Мери Грант иногда обменивались несколькими словами. Гленарвану не сиделось, и он расхаживал из угла в угол. Майор же не двигался с места. Джон Манглс, а с ним и Роберт время от времени выходили на палубу понаблюдать за морем. Ну, а Паганель бормотал в своем углу какие-то непонятные бессвязные слова.
О чем думал почтенный географ? О Новой Зеландии, куда влекла его судьба. Паганель перебирал в уме ее историю, и перед его глазами воскресало прошлое этой мрачной страны.
Но случалось ли за всю историю что-нибудь, что позволило бы первооткрывателям этих островов видеть в них материк? А современный географ и моряк – могли ли они назвать их материком? Как видим, Паганель опять и опять возвращался к толкованию письма капитана Гранта. Это была просто одержимость, навязчивая идея. После Патагонии, после Австралии его воображение, подстегнутое каким-то словом, уцепилось за Новую Зеландию. Но вот одно, только одно смущало его.
– Contin… contin… – повторял он. – Ведь это же значит continent – материк.
И он стал припоминать мореплавателей, обследовавших эти два больших острова южных морей.
13 декабря 1642 года голландец Тасман, открыв Землю
Ван-Димена, подошел к неведомым до того берегам Новой Зеландии. В течение нескольких дней он плыл вдоль этих берегов, а 17 декабря его суда вошли в просторную бухту, в глубине которой виднелся узкий пролив, разделявший два острова.
Северный из них был остров Те-Ика-а-Мауи, что значило по-зеландски «рыба мауи». Южный остров носил название Те-Вахи пунаму, то есть «страна зеленого камня». Абель Тасман послал на берег шлюпки, и они вернулись в сопровождении двух пирог с кричащими туземцами. Дикари эти были среднего роста, с коричневой или желтой кожей, тощие, с резкими голосами; их черные волосы, связанные на японский лад, были увенчаны большим белым пером.
Эта первая встреча европейцев с туземцами, казалось, обещала прочные дружеские отношения. Но на следующий же день, когда одна из шлюпок разыскивала новую стоянку, поближе к берегу, на нее набросилось множество туземцев на семи пирогах. Шлюпка накренилась и наполнилась водой. Командовавшего шлюпкой боцмана ударили грубо отточенной пикой в шею. Он свалился в море. Из шести матросов четверо было убито. Двоим остальным и раненому боцману удалось доплыть до своих судов и спастись.
После этого зловещего происшествия Тасман стал немедленно сниматься с якоря. Туземцам он отомстил лишь несколькими мушкетными выстрелами, которые, по всей вероятности, в них не попали. Тасман ушел из этой бухты, за которой осталось название бухты Убийц, поплыл вдоль западного побережья и 5 января бросил якорь у северной оконечности острова. Но здесь сильный прибой, а также враждебное отношение дикарей не дали ему запастись водой, и он окончательно покинул эту страну, дав ей название Земля Штатов – в честь голландских Генеральных Штатов.
Голландский мореплаватель назвал так эти земли потому, что воображал, что они граничат с островами того же имени, открытыми к востоку от Огненной Земли, у южной оконечности Америки, и считал, что он открыл Великий южный материк.
«Моряк семнадцатого века еще мог назвать эту землю материком, но не моряк девятнадцатого! – твердил себе Паганель. – Нет! Тут есть что-то для меня непонятное!»
В течение более чем ста лет никто не вспоминал о сделанном Тасманом открытии. Новая Зеландия словно и не существовала, когда к ней пристал под 35° 37' широты французский мореплаватель Сюрвиль. Сначала он не имел оснований жаловаться на туземцев. Но вот подул сильный ветер, на море разыгралась буря, и лодка, перевозившая больных матросов, была выброшена на берег бухты Приют. Здесь туземный вождь Наги-Нуи прекрасно принял французов и даже угощал их в своей собственной хижине. Все шло хорошо, пока не была украдена одна из шлюпок Сюрвиля. Сюрвиль тщетно требовал возвращения ее и решил в наказание за воровство спалить всю деревню. Эта ужасная и несправедливая месть, несомненно, сыграла роль в тех кровавых расправах, которые потом имели место в Новой Зеландии.