Охтин устало мотнул головой. Молодой человек не врал, он и впрямь был сыном бывшего прокурора Аксакова, Охтин его узнал.
– Он, он… – буркнул со вздохом. Силы уходили с каждым мгновением. И кровь снова пошла. Плохая повязка, черт… Как бы не рухнуть в обморок… – А вы, мадемуазель? – перевел почти не видящие глаза на девушку.
– Позвольте! Имя дамы… – взвился было Аксаков, но девушка умоляюще вцепилась в его руку:
– Скажите им, скажите. Я боюсь, я боюсь…
«Ну надо же, голопупые оба, а все на «вы», – изумился городовой. – Что значит – белая кость, голубая кровь!»
– Это Александра Русанова, дочь присяжного поверенного, – нехотя проговорил Аксаков.
– Вона! – снова сказал городовой, воспринимавший мир с непосредственностью малого дитяти.
Охтин кивнул:
– Хорошо. Господа, будьте готовы к тому, что вам придется явиться в сыскное отделение для дачи показаний. Мы вас вызовем, когда понадобится.
– Вы нас в чем-то подозреваете?! – снова взвился Аксаков, бывший, очевидно, чрезвычайно обидчивым и вдобавок наглым.
«Я так подозреваю, что тебе эту девку под венец вести придется, и очень скоро!» – подумал городовой и разгладил усы, с удовольствием поглядывая на голую ножку, в забывчивости и расстройстве чувств не спрятанную под покрывало.
– Угомонитесь, Аксаков, – попросил Охтин. – Подозреваем, не подозреваем… Вы что же, выстрелов не слышали?
– Ха-ха, – сказал наглый Аксаков. – Представьте себе, что нет!
«Я бы на его месте тоже не слышал», – подумал городовой и снова разгладил усы.
* * *
– Ну, закончили? – спросила Лидия. – Наконец-то! Удивляюсь, как это вас в банке держат, вы как-то неприлично безграмотны!
– Так мне же не писать приходится, а считать… – всхлипнул Филянушкин. – Христа ради, госпожа Шатилова, не посылайте письмо в полицию… меня ж тогда арестуют, вся жизнь псу под хвост… Умоляю вас, матушка!
Он рухнул на колени, схватил руку Лидии, попытался притянуть к губам и облобызать.
– Какая я вам матушка? – смертельно оскорбилась Лидия. – Нашли матушку, ничего себе! Вам сколько лет-то? Тридцать? Ну и ну, мы же почти ровесники. Матушка, главное…
«Непременно надо донести на него, – подумала мстительно. – Только… только как же Бориска?»
Она вырвала руку, свернула листок и повернулась, чтобы уйти и больше не смотреть в поросячьи глазки Филянушкина, как вдруг…
Сначала донеслись какие-то странные хлопки.
– Что такое? – удивилась Лидия, оглядываясь.
Звуки неслись со стороны Канатной или Новой, трудно было понять точно.
– Стреляют! – вскрикнул Филянушкин и ринулся бежать за угол, в банк.
– С ума сошел, трус несчастный! – вслед ему бросила Лидия. – Средь бела дня-то? Здесь, почти в центре города? Небось не пятый год!
Она словно забыла, что происходило здесь, почти в центре города, отнюдь не в пятом году, а каких-то три месяца тому назад.
А впрочем, ей стало зябко. Конечно, центр, конечно, белый день, а все-таки… Нет, лучше уйти.
Лидия уже сделала несколько шагов, как хлопки раздались снова, ближе и ближе. Испуганно замерла.
Затрещали кусты под тяжестью мужского тела, свалившегося с забора. А впрочем, нет, человек не свалился, а прыгнул – прыгнул и понесся дальше, виляя, как заяц, из стороны в сторону, воровски озираясь. Пиджак у него был разорван на спине.
Из-за забора послышались крики:
– Стой! Стой, сволочь! Полиция!
Трель полицейского свистка.
Человек резко повернул и побежал не к открытой Немецкой улице, а направо, туда, где брандмауэр отделял банк от Петропавловского кладбища.
Кусты затрещали снова: через забор перевалились еще трое мужчин.
– Стой, стреляю!
У Лидии подкосились ноги, она вжалась в стену, не в силах тронуться с места.
Человек в рваном пиджаке с разбегу взбежал на брандмауэр.
Лидия, как ни была испугана, ахнула: человек бежит по вертикальной стене! А тот уже был почти наверху, когда раздалось подряд несколько выстрелов.
Лидия зажала уши ладонями.
Человек, бежавший по брандмауэру, камнем рухнул вниз и простерся у подножия стены.
Те трое подошли к нему, не убирая оружия. Ходили вокруг, качали головами, осторожно касались носками сапог неподвижного тела. Переговаривались:
– Вот так, добегался.
– Да… Конечно, надо было бы живым…
– Ага, возьмешь его живым! Еще минута – и ушел бы.
– Черт какой-то: по стенам бегает, из рукавов ножи мечет…
– Циркач небось.
– Нет, циркач – это другой, старик, а этот – его ученик. Но тоже хоть сейчас на арену.
– Слушай, а чего та девка, как ее, Аверьянова, орала: «Виктор, мол, Виктор»? Он у нас по ориентировкам проходит как Бориска или Мурзик.
– Да шут ее знает, чего она орала. Спятила небось.
– Ничего, в участке ее живо в разум приведут, сучку.
– Сударыня, э-э, вы куда, вы зачем, негоже глядеть даме…
Последнее относилось к Лидии, которая вдруг отлепилась от стены, к которой прижималась в поисках спасения, и подошла к убитому.
Он лежал на спине, руки в стороны, голова закинута. Пули, видимо, попали все в спину, лицо было нетронуто, только чуть измазано сбоку кирпичной крошкой и пылью. Ну, еще изо рта ползла струйка крови. Синие глаза широко открыты.
Лидия перестала дышать – все смотрела в эти глаза, все смотрела…
– Сударыня, вы бы пошли сели, не надо смотреть…
– Эк напугалась, бедная!
– Напугаешься тут небось.
Кто-то взял ее под руку, повел куда-то.
– Извозчик! А ну, стой! Взойдите, сударыня, в пролетку. Скажите, куда вас отвезти? Вы меня слышите? Сударыня?
Лидия с трудом разомкнула губы:
– Да.
– Куда прикажете отвезти? Да вы не тревожьтесь, платить не надобно будет. Слышишь, братец? Сыскная полиция, понял? Отвезешь даму, куда она скажет.
– Да она, может, скажет, ей в Сормово надо, а мне что ж, задарма кататься?! – в отчаянии возопил извозчик.
Этот крик и знакомое слово вернули Лидии подобие сознания.
– Да, – выговорила она с усилием. – Мне в Сормово. Да…
– Боженька мой! – взвизгнул извозчик.
– Ничего, я заплачу. Поедемте. Спасибо.
Кому она сказала «спасибо», Лидия не знала. Тому, наверное, кто ее проводил к экипажу. Возможно, именно он убил… убил…
Лидия схватилась за сердце. Зажмурилась, слушая скрип колес, стук копыт. Звуки сначала казались беспорядочными, бессмысленными, потом она услышала, что копыта выстукивают:
– Бо-рис-ка… Бо-рис-ка…
А колеса подскрипывают:
– Борис-с-ска… Бо-рис-с-ска…