Читать интересную книгу Кавказ - Александр Дюма

Судя по тому, как мы продвигались, можно было подумать, что гребцы нарочно условились заставить нас пропустить пароход. Я тем более был взбешен, что мы плыли мимо прекраснейшей местности, на которую Муане, находившийся не в духе, взирал равнодушно.

С левой стороны были горы, покрытые снегом ослепительной чистоты, которые под первыми лучами солнца принимали нежно-розовый цвет, словно в первый день сотворения мира. По обоим берегам Фаза леса становились все гуще и гуще, создавая бесподобный пейзаж, в котором, так сказать, слышалось кишение всякого рода диких животных. В другое время наш художник ни за что не оставил бы своего карандаша в покое и сделал бы двадцать рисунков. Я же не имел нужды делать заметки — все было перед глазами и оставалось в памяти.

Все безмолвно на берегах Риона, как и сама история. Лучше, если бы он назывался Фазом, чтобы хотя бы один луч древности осветил его, — луч,  который блистал здесь более трех тысяч лет назад.

Наконец солнце поднялось высоко, под его приятной теплотой мы разлеглись на лодке и немного преодолели свою апатию.

Повстречалась лодка — первая со времени выезда из Маран. Мы спросили сидевших в ней, сколько верст до Поти.

— Тридцать, — отвечали они.

Это значило семь миль. Мы делали одну милю в час — следовательно, нам необходимо еще семь часов. А было уже полседьмого утра; следовательно, мы прибудем в Поти не ранее трех или четырех часов дня.

Ах! Как я жалел о своем тарантасе, о ямщиках, которых можно было наказывать за медленную езду, об оврагах, в которые валились оползни с гор, о кремнистых и шумных потоках, через которые мы переезжали, и даже о самом песчаном море ногайских степей, которое имело по крайней мере берега! А здесь, на этой реке с поэтическим именем, на которое мы уже перестали обращать внимание, нам надо было покориться прихотям двух медлительных гребцов, являющихся одновременно и символом и воплощением бессилия.

Между тем время шло: солнце, восход которого мы видели, достигло своего зенита и начало уже склоняться к западу, освещая один и тот же пейзаж — великолепные горы, девственные и необитаемые леса.

Им я уже начинал предпочитать неровные берега Луары.

Наконец, около трех часов, сквозь огромное устье Фаза — с утра река, видимо, стала расширяться — мы начали замечать не то равнину, не то широкое болото, окаймленное тростником: если еще не видно было моря, то по крайней мере чувствовалась его близость.

Мы круто повернули налево, в канал, идущий вокруг острова и соединяющий оба рукава Фаза.

Нет ничего прелестнее этого канала, даже зимой обозначаемого деревьями причудливой формы, ветки которых сплетаются между собою в виде колыбели над скользящими по каналу лодками.

Вскоре мы вошли в нечто похожее на озеро и за версту впереди реки заметили судно. Мы вскрикнули от радости — пароход еще не отправлялся. Продвигаясь вперед, мы напрасно искали под реями трубу.

Потом мы сообразили, что Поти морской портовый город, а в таком городе не может быть, чтобы находилось только одно судно.

И в самом деле, по мере нашего приближения мы убеждались, что реи принадлежали не пароходу, а небольшому купеческому брику в двести пятьдесят или триста тонн.

Парохода же на всем пространстве, куда могло достигать зрение, не было и в помине. Мне оставалась единственная надежда: я читал, не знаю где, кажется, у Аполлония Родосского, что на Фазе есть отмель, непроходимая для судов большой осадки. Может быть, наш пароход стоит за этой отмелью, и мы увидим его с какой-нибудь другой точки.

Вот с какой точностью автор поэмы «Аргонавтика» описывает устье Фаза:

«Аргонавты, предводительствуемые Аргусом, знавшим эти страны, прибыли наконец на самую отдаленную оконечность Понта Эвксинского и у устья Фаза сложили паруса, спустили реи, сняли мачту и заперли все вовнутрь корабля. Потом вошли в канал реки, пенящиеся воды которой, журча, уступали усиленным ударам весел.

На левой стороне возвышались горы — Кавказ и Эа, на правой было поле, посвященное Марсу, где руно, повешенное на ветви дуба, охранялось драконом, бодрствовавшим беспрерывно.

Тогда Язон, взяв золотую чашу, наполненную чистым вином, сделал возлияние на реке, прося местных богов-хранителей быть к нему милостивыми и позволить приплыть к берегу под счастливым предзнаменованием.

— Друзья, — сказал Анцей, — мы плывем по Фазу и вот прибыли в Колхиду. Теперь пусть каждый из нас поразмыслит, должны ли мы испытать перед Эетом силу своего убеждения, и нет ли другого средства достичь конечной цели наших желаний.

Пока он говорил, Язон по совету Аргуса скомандовал, чтобы корабль двинулся в соседнее болото, покрытое густым тростником. Там бросили якорь, и герои провели ночь на корабле, с нетерпением ожидая восхода зари, которая не замедлила появиться».

За исключением города Эа и Золотого руна, это описание еще и ныне верно. Кавказ все на том же месте; Марсово поле — это обширная грязная площадь, где возвышается Поти. Лес такой же густой поныне, как и при Язоне.

Приближаясь к устью Фаза, мы увидели болото, заросшее тростником, где аргонавты спрятали свои корабли.

Каким образом Кутаис может быть Эа, если Эа виден был в устье Фаза и господствовал над ним? Но, любезные читатели, это меня не касается: я не ученый, а так себе — знающий только кое-что. Обратитесь к Д'Анвилю.

Наш каюк — название лодок, плавающих по Риону — пристал к берегу.

Один из лодочников сошел, подтянул лодку, и мы пристали наконец к столь желанному Потийскому полуострову, где сразу же по колено завязли в тине.

Мы немедленно справились насчет парохода: он пришел 20-го и ушел 21-го числа, т. е. накануне. Таким образом, день, когда мы оставим Поти, зависел теперь от милосердия всевышнего.

Уныло склонив голову, я направил свои стопы в город, состоящий из десяти или двенадцати хижин.

Я не смел даже взглянуть на Муане.

Глава LX

Поти — город и порт, учрежденные Александром Вторым

Впрочем, весьма полезно было идти с поникшей головой, так как в такой позе я поневоле вынужден был смотреть под ноги. Не знаю, каково было Марсово поле во времена Язона, но теперь это — болото, скопление колышащейся грязи, в которой рискуешь навсегда исчезнуть, если на полчаса остановишься на одном месте.

Подняв глаза, чтобы перепрыгнуть через рытвину, я увидел напротив своего старого знакомца — князя Ингерадзе с его людьми.

Но, боже мой! Как пострадала его прекрасная белая черкеска! Она была вся в пятнах грязи! Он уже не походил на прекрасного князя — розу из волшебной сказки, это был князь-леопард.

Он крайне расстроился — князя Барятинского на пароходе не оказалось.

Впрочем одно обстоятельство, вероятно, все же утешило его: если бы князь Барятинский прибыл в назначенный день, то был бы уже в дороге, то есть до приезда князя Ингерадзе в Поти.

Князь Ингерадзе очень обрадовался нам и, само собой разумеется, мы должны были находиться в его обществе до прибытия следующего парохода. По всему было видно, что в Поти иных развлечений ждать не приходилось.

Я спросил князя, благополучно ли он добрался сюда и когда они приехали. Они прибыли в одиннадцать часов вечера, — князь и слуга верхом, а остальные — пешком.

— Разве вы не могли достать лошадей и для них? — спросил я его.

— Не знаю, были ли лошади, — отвечал он, — но если даже и были, то люди не поехали бы верхом.

— Почему же?

— Потому что идти пешком — их повинность.

Не поняв, что это такое, я просил его разъяснить мне суть сей повинности.

Князья имеют при себе известное число вассалов, которые сверх поземельной подати обременены еще и личными повинностями. Одни должны следовать за князем верхом, — это их повинность, другие идти пешком, это тоже повинность. Одни должны шить сапоги на левую его ногу, другие прогонять мух, когда князь кушает, а некоторые почесывать ему ноги, когда он засыпает.

Ничто на свете не заставит идти пешком того, кто обязан ехать за князем на коне. И наоборот, ни за что не поедет верхом тот, кто должен следовать за князем пешком. Никакая сила не принудит обязанного сшить сапог на правую ногу, сделать такой же на левую, и наоборот. И соответственно, никакими угрозами, никаким наказанием не заставишь отгоняющих мух чесать ноги, и наоборот.

Князь не имел в своей свите гонителя мух, потому что было зимнее время, зато все другие были налицо.

В Мингрелии и Имеретии, где нет удобных для экипажей дорог, женщины ездят верхом, как и мужчины, и сообразно с их происхождением носят широкие плащи. Плащ княгини Дадиан, которую я имел честь видеть в Санкт-Петербурге, был красный. Как мужчины имеют свою свиту — рабов и сокольников, всадников и пеших, так и женщины имеют свою. Как правило, свита княгинь состоит из исповедника и двух дам, а также из пяти или шести вооруженных слуг, пеших и конных. В случае нужды стреляют и священники.