стояли тихие и теплые погоды. Как только ты уехала, погода резко изменилась, подули ветры, пурга, мороз. Сегодня —32° с ветром, потрескивает и пощипывает. Но я хорошо одет, обут, морозы мне нипочем.
Питаюсь я превосходно, лучшего в наших условиях не придумаешь. Купил 25 кг картошки, 2 кг пшен. крупы, покупаю молоко, мясо.
Каждый раз, когда я ем, меня совесть мучает, мне кажется, что ты с Мариком и мамой значительно хуже питаетесь.
Тебе надо, дорогая Лидука, поправиться обязательно, ты похудела недопустимо. Не отказывай себе в питании, поправляйся, в следующую нашу, уже окончательную и постоянную, встречу ты должна быть толстушкой, хорошенько поправиться и набраться побольше сил. Это мое задание тебе, обязательное к выполнению.
Берегите себя, дорогие, берегите!
Еще раз скажи маме, чтобы она не слишком увлекалась, чтоб была осторожней, ведь у нее совсем больные ноги.
С сыном сходи к профессору-специалисту. Меня беспокоит это явление в его здоровьи, надо выяснить и принять меры сейчас.
Как с его легкими, что ты предпринимаешь? Надо сократить его шалости и, может быть, и нагрузки его в учении.
Ликин! Как ты доехала до Москвы? Какая была встреча с родными? Напиши мне подробно обо всем, — жду с нетерпением твоих писем, которые ты обещала писать мне часто.
Ты мне не сказала ничего о том, как ты нашла меня? Не разлюбила ли ты меня после встречи? Будешь ли ты меня так же верно ждать, как прежде?
Обо мне не беспокойся, я выполню твой наказ, все будет в порядке.
Как ты себя чувствуешь, моя женушка? Все ли хорошо и в порядке у тебя?
Позавчера я посетил помещение, где было наше свидание, и сердце сжалось от боли, тоски…
Когда же мы с тобою встретимся, наконец, по-человечески, достойно, в домашней обстановке, в своей семье?
Обнимаю и целую тебя несчетно, горячо —
твой Сема.
Горячий привет маме, сыну, всем родным.
Большущий привет тебе от Саши и от всех товарищей.
24/11 — 46 Г.
Дорогой Семик! Получила сразу все твои письма: две открытки, письмо, вернее половина письма, т. к. в нем не оказалось наверное четырех страниц. Письмо это получено без всякого ко мне обращения, даты, — из этого я сужу, что первых двух листов не достает. По содержанию — тоже не понятно, на какие вопросы ты мне отвечаешь, т. к. в письме изложено только на третий вопрос, а какие первые два — неизвестно. Это меня очень огорчило. В следующий раз не пиши таких длинных писем. Лучше писать чаще и тогда не будут теряться страницы. Вчера получила еще твое письмо от 10/11. Отвечаю сразу на всю эту корреспонденцию, т. к. за все это протекшее время не имела возможности написать.
Во-первых, о сыне. Делали врачи еще несколько раз просвечивание и последнее показало, что все уже у него в легких рассосалось. Но пока он стоит и будет стоять на учете в тубдиспансере. Чем объяснить это явление — не знаю. Врач говорит, что это часто бывает так. Питание Марик получает очень хорошее, регулярно мясо, масло и пр. Но ест он без всякого аппетита, все ест насильно с повседневным скандалом. Ничего ему не помогает, ни уговоры, ни пристыживание. Как только садится кушать — так и начинается сплошное для меня мученье. Из-за этого я так нервничаю, приходится пускать в ход и ремень. Без подзатыльников еда не обходится. Я не могу найти подхода к нему и из-за этого сама часто прихожу в болезненное состояние. Каждая еда — это пытка для меня. У Марика нет абсолютно чувства вкуса, чтобы ему не предложили — ничего он не хочет, все ест насильно, давится, срыгивает и проч. Меня это приводит буквально в бешенство, я уже не могу сдерживаться. За последнее время нервы еще больше расшатались. Твои письма действуют на него только на миг. Он и сам очень нервный ребенок, очень повышенной чувствительности.
Теперь о маме. Она вполне поправилась, но с ногой все еще мучается, рана не заживает. Врач говорит — надо лежать, а разве она может это выполнить. Все домашние заботы лежат на ней. Избалованность Марика — дело ее рук, хотя она и сердится, когда я ей это говорю.
С твоей родней произошло примирение, 2-го февраля я с Мариком были у Розы на именинах Инги, ей исполнилось 13 лет. Там были вся семья С.М., Паши и я с сыном. Приняли внешне нас хорошо с поцелуями, внимательно. Но за весь вечер никто не промолвился словом как нам жилось или живется, как здоровье, о тебе тоже — ни слова не говорили, до тех пор пока я сама не сказала, что ты выглядишь хорошо, но по сравнению с Сашей — худой. Саша и Лева совсем стали солидными мужчинами. Роза очень худая и постарела, Паша выглядит хорошо. Мама постарела, но по цвету лица не уступит молодой женщине.
Марик вел себя довольно возбужденно, продекламировал весь свой запас стихов, загадывал загадки и проч. Обратно С.М., Ан. М. и Марик приехали даже на машине, а я, Люся и Нюма трамваем. Я приглашала заходить к нам, но пока никто не приходил за исключением Паши, которая забежала на несколько минут в прошлое воскресение, узнать, нет ли от тебя писем и спросить, в какие дни свободен Марик, чтобы показать его врачу-профессору. Роза ограничилась советом устроить Марика в лесную школу Это, конечно, меня даже обидело. Во-первых, Марик один не может поправиться, т. к. он не может обслужить себя и, если он дома плохо ест, то там за ним некому следить. Во-вторых, туда помещают детей совершенно истощенных и совсем больных, а в-третьих, для того, чтобы приняли Марика в лесную школу надо иметь отца на фронте. Конечно, я не думаю отправлять его куда-либо от своих глаз. Ведь ни Паша, ни Роза никогда не могли допустить мысль лечить своих дочек без своего присмотра, а мне так легко советуют. Все это оттого, что мы им чужие. Конечно, наше примирение, это результат моего отношения к тебе, возможно, даже и чувства жалости, я не могла видеть твоих слез, когда ты просил меня помириться с твоими родными. Не обижайся — это так. Никогда мы не можем быть близкими родственниками. А довод твой, что надо помириться только для того, что будет легче жить — низок. Я никогда не