Читать интересную книгу Отчий дом. Семейная хроника - Евгений Чириков

— Ваши подписи?

— Так точно.

— Кто вас научил подать эту жалобу?

— Кому нас учить? Некому. Сами. Миром порешили.

— А кто написал жалобу?

Выборные помолчали, переглянулись, потом Пахом Еремин переспросил:

— Кто писал?

— Ну да! Я тебя русским языком спрашиваю: кто писал вам жалобу?

Не выдали Моисея Абрамовича и стали объяснять, как научил он: написал человек один, а кто — неизвестно. В трактире было. Спросили: можешь нам жалобу написать? Ну, он допрос снял и написал…

— Как же он писал? Рукой?

— Да ведь как люди пишут? Знамо, рукой, а не ногой…

— Вот тут и попались! Не рукой написано, а на машине. Признавайтесь, кто и где писал жалобу!

Повторяют одно и то же: в Симбирске, в трактире, а кто — неизвестно им…

— Сознаться не желаете?

Молчат.

— Взять под арест!

Стариков повели в арестантскую камеру при волостном правлении. Окружавшая «въезжую избу» толпа мужиков глухо заворчала, послышались выкрики:

— Тогда уж всех арестуйте! Весь мир! Мы все жалобу подали!

Урядники разогнали толпу.

К вечеру старшина со старостой собрали мирской суд, на котором становой выступил с увещанием — открыть имя подстрекателя.

— Все по круговой поруке ответите за укрывательство смущающих вас преступников!

Становой стал разъяснять, по приказанию циркуляра, вредоносность агитаторов и лживость их учения:

— Они вас натравливают на бар, помещиков, врут, что все люди равны! Никакого такого равенства на свете не может быть! Всякому свое место Господь Бог указал: и барину, и крестьянину, и мещанину, и дворянину! Как нельзя без мужика, так нельзя и без барина. Барин — голова, а мужик — руки, ноги. Как голова без рук-ног, так и руки-ноги без головы ничего не стоят! Тоже вот и без купца нельзя. Вам земский начальник читал, что сказал государь крестьянским депутатам?

Становой еще раз прочитал опубликованную в особом циркуляре речь царя на Курских маневрах…

Слушали и молчали, потупясь в землю. Потом стали просить выпустить на волю арестованных выборных. Одного говоруна еще арестовали и увели в арестантскую. Толпа снова загудела ропотом. Ее снова разогнали урядники.

Становой уехал, а ночью толпа разбила дверь арестантской и освободила Пахома Еремина и Евдокима Быкова.

Делом заинтересовался жандармский ротмистр и со свойственной ему опытностью очень быстро установил, что жалоба написана на одной из пишущих машинок земской управы. Жандармский ротмистр арестовал секретаря земской управы, знакомого нам Елевферия Митрофановича Крестовоздвиженского и произвел обыск на его квартире.

Арест секретаря земской управы был крайне неприятен Павлу Николаевичу как председателю управы: это давало повод врагам бороться с земским самоуправлением, подкрепляя свои нападки арестом Крестовоздвиженского, посаженного когда-то на это место самим председателем.

И вот получилось новое «дело о сопротивлении властям при исполнении служебных обязанностей и о насильственном освобождении арестованных преступников». Двадцать пять обвиняемых: четырнадцать мужиков и одиннадцать баб.

Так власти в угоду «опоре трона» делали из мухи слона и помогали революционерам возбуждать бунты и волнения в народе.

Попытка же жандармских властей устроить из мухи еще одного слона и превратить земскую управу в тайный очаг революции — не удалась. Тут все держалось на ниточке. Этой ниточкой, на которой держалось все обвинение, была предательская буковка в шрифте пишущей машинки: буква «щ». У этой буковки стерся или просто отвалился хвостик. В тексте жалобы мужиков было слово «раскрепощение», и в нем буква «щ» оказалась тоже без хвостика. Так как машинка эта стояла в кабинете секретаря Крестовоздвиженского, в прошлом которого имелись политические грешки, а барышня Пупыркина, работавшая на этой машинке, устроенная на службу в управе по протекции самого жандармского ротмистра, была вне всяких подозрений, то — совершенно естественно — подозрение пало на самого секретаря, который и был арестован.

Барышня Пупыркина в разговоре с сослуживцами разболтала эту улику преждевременно, когда машинка не была еще конфискована как вещественное доказательство. Это и спасло невинно пострадавшего секретаря. Сослуживцы его перехитрили жандармского ротмистра: дежурный по канцелярии, выбрав момент полного уединения, сбил осторожненько еще один хвостик: у буквы «ц». Машинка была изъята уже без двух хвостиков, и это было установлено экспертизой сличения текста жалобы с текстом, напечатанным на машинке. Не будь другой бесхвостой буковки, секретарь не миновал бы тюрьмы и ссылки в Сибирь лет на пять. Теперь он отделался административной высылкой на два года в Архангельск… Однако не будем забегать вперед…

Новый симбирский губернатор, так гордившийся спокойствием во вверенной ему губернии, узнав о событиях в Замураевке и в алатырском земстве, вызвал к себе предводителя дворянства и председателя земской управы.

После беседы с обоими губернатор явно стал на сторону Павла Николаевича:

— Народ как дети: легко возбуждается, а мы сами этих детей дразним… Надо было эту бумажонку просто изорвать, и никакого сопротивления властям не было бы.

Губернатор лично приезжал в Замураевку и говорил с народом. Мужики и бабы, родственники преступников, бросались на колени, умоляли простить арестованных, плакали, жаловались на то, что работать по хозяйству некому. Новый губернатор еще не успел закалить свое сердце долгом службы и разжалобился. Простил бы этих детей, которые то буянят, то смиренно стоят на коленях и плачут. Но уже не мог: было поздно. Это рождало в нем досаду на нетактичность генерала Замураева. Сделавшаяся ему известной история с двумя бесхвостыми буквами на земской машинке, напротив, расположила к умному Павлу Николаевичу, и губернатор был с ним чрезвычайно любезен, чем, конечно, Павел Николаевич и поспешил воспользоваться, когда зашел вопрос о задачах «Особого совещания» и работах местных комитетов.

Ах, если бы губернатор знал, что дни и часы «комитетов» уже сочтены и рука возмездия готовится опустить меч свой на главы всех мечтателей о конституции и непрошеных помощников правительству в разрешении государственных вопросов!

XIII

Министр Плеве давно имел от государя полномочие положить предел «вредной болтовне» в земствах и комитетах, но предпочитал повременить, чтобы облегчить работу департамента полиции, — «пусть вылезет наружу вся эта политическая проказа!»

В Симбирске только что открылись заседания губернского комитета, в связи с чем съехались предводители дворянства и председатели земских управ всей губернии, земские и общественные деятели, приглашенные с правом совещательного голоса, крупные землевладельцы, купцы, связанные с интересами сельскохозяйственной промышленности. В их числе было немало и наших знакомых.

В Симбирске волнение умов было значительное, но оно не вылезало так на глаза, как в маленьком Алатыре. Никаких скандалов и скандальных споров здесь не происходило, потому что враждующие лагеря размежевались: в свободные вечера правый лагерь и высшее чиновничество собирались в помещении Дворянского собрания, а левый лагерь с тяготеющими к нему симбирцами — в Купеческом клубе…

Толчком к всеобщему волнению умов послужила речь нового губернатора на первом же заседании губернского комитета. О, сколь приятная неожиданность для левого лагеря и сколь неприятная — для правого!

Всех присутствовавших поразило уже самое вступление!

Сказав несколько общих в таких случаях фраз о Государе императоре, пекущемся о нуждах своих верноподданных и об организации по воле императора особого совещания, губернатор перешел к делу:

— Население нашей губернии, как и многих других, именующихся житницей России, все же время от времени подвергается бедствиям неурожаев и связанных с ними голода и нужды, в корне расстраивающих крестьянский быт и плодящих нищету. Будучи неподготовленным к этим несчастиям и сознавая свое бессилие, население делается способным к восприятию антигосударственных идей, распространяемых революционерами… Ужасы крестьянских бунтов и волнений, особенно в Полтавской и Харьковской губерниях, где крестьянский надел земли упал до полутора десятин на душу, громко говорят нам, что не обеспеченный землей мужик может сделаться для государства гораздо опаснее, чем городской пролетарий. Господа! Мы должны признать, что опасность для государства глядит из деревни и что разрешение аграрного вопроса является самым неотложным делом настоящего момента!.. Объявляя заседания губернского комитета открытыми, я высказываю надежду, что вопрос этот найдет надлежащее место и внимание в наших работах!