Читать интересную книгу Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me) - laventadorn

— Спасибо, — Ремус сунул жуткую книгу по анимагии под мышку и поднялся на ноги, жестом предложив свое место Шарлотте; Джеймс даже заулыбался от такой его подчеркнутой галантности. — Что ж, гильотина ждет — не смею больше задерживаться. Увидимся позже, ребята.

— Постарайся не потерять голову, — помахав ему на прощание, откликнулся Джеймс.

Анимагом директор не был, но Макгонагалл в тайну они не посвятили — это могло закончиться серьезными проблемами с законом и для нее, и для самих Мародеров. Дамблдор сказал, что его знакомые в отделе правопорядка, конечно, закрыли дело, но никто не в силах поручиться, что эта история не всплывет вновь. Так что, насколько Макгонагалл знала, Мародеры изучали анимагию впервые и с разрешения директора.

— Но это Снейп написал ту анонимку. Теперь, когда он... умер, вряд ли кто-то сможет предать это дело огласке, — возразил тогда Дамблдору Ремус. И услышал в ответ:

— Предусмотреть все не в человеческих силах, мистер Люпин. Но исходя из того немногого, что мне известно о мистере Снейпе, могу сказать, что ему это почти удалось.

Временами Ремус не верил, что Снейп действительно мертв. Обычно это случалось по ночам, когда он лежал в своей кровати, в багряной темноте за задернутым пологом, и считал овец — а мысли бесцельно блуждали, потому что теперь его больше не грызло каждодневное чувство вины. Именно тогда ему вспоминался Снейп — та внутренняя сила, которую он излучал, его сухой и ровный голос, и эта снисходительная сдержанность а-ля Макгонагалл, которая на самом деле таковой не была, — и легкость, с которой ему давалась темная магия... И тогда Ремус думал, что Снейп, конечно же, инсценировал их смерть — как свою, так и Лили, и уехал куда-нибудь подальше от Англии... в Мексику, или в Египет, или на Гавайские острова — туда, где люди, возможно, будут к нему добрее. Но днем, когда по окнам барабанил дождь, или коридоры заливали золотистые лучи солнца, все эти мысли начинали казаться лишь игрой сонного воображения, и правдой становилось то, что Снейп и Лили сбежали из Хогвартса, столкнулись в Эдинбурге с Пожирателями и погибли.

Самое странное, что теперь, как только речь заходила о Снейпе, Джеймс разом становился очень серьезным и говорил: "Я ошибался насчет него". Судя по всему, Снейпу нужно было всего-навсего умереть от рук Пожирателей, чтобы Джеймс начал считать его "в общем-то неплохим парнем" — потому что тот-де не ответил им "да", а предпочел сказать "нет" и погибнуть.

Ремусу от этого хотелось рвать на себе волосы. А карьера психиатра с каждой секундой начинала казаться все более привлекательной — да тут целое состояние сделаешь, с такими-то друзьями...

Не раз и не два он размышлял насчет той травли Снейпа — насколько ее на самом деле разжигал Сириус?.. Джеймс бы что угодно сделал, если бы думал, что старается ради Бродяги.

Впрочем, с тех пор утекло много воды. Чего уж теперь — все давно уже в прошлом.

В том лиловом свитке было написано, что Дамблдор назначил встречу в Выручай-комнате — там, где Ремус каждый месяц превращался в волка; если как следует пожелать, то это место могло стать каким угодно. Эту комнату первым открыл Питер — по правде говоря, еще несколько лет назад, но держал язык за зубами, пока его знания не пригодились. Как он потом объяснил Ремусу: "Было в ней что-то такое... словно об этом месте не стоит распространяться".

Ремус подчас не знал, что и думать о Питере.

Так что теперь раз в месяц он прохаживался перед пустой стеной и представлял себе лес, а потом заходил внутрь, и из каменной плоти замка вставали деревья, сотканные из дум и грез Ремуса и его тоски. Трава там всегда была послушной и мягкой, в воздухе пахло землей и хвоей, и весна никогда не кончалась, и распускались ночные цветы.

Такое не удавалось больше никому, даже Дамблдору, который всегда получал сад с ровными рядами яблонь. У Джеймса выходил луг — залитый солнцем, и заросший травой, и усыпанный полевыми цветами; Питер даже не пытался что-то вообразить, а Сириусу доставался только морской берег — унылая полоска земли, открытая всем ветрам. Ремус решил, что когда он просил комнату о лесе, то на самом деле представлял себе не место, а ощущение. Когда он несся с друзьями сквозь чащу, одиночество отступало... как странно: те ночи, из-за которых ему в детстве хотелось лечь и умереть, теперь придавали сил жить дальше — из-за того, что делали для него друзья.

Но так, как сейчас, было определенно лучше. Ему не следовало поддаваться искушению, подвергая при этом опасности других.

И как же точно выразился Дамблдор: приходилось повторять себе, что никогда не поздно исправить ошибку, потому что думать иначе было бы просто невыносимо... точно так же, как нельзя день за днем жить с людьми, не умея при этом прощать, смотреть вперед и отпускать свое прошлое, если в нем только горе и тьма.

Когда Ремус добрался до восьмого этажа, на месте голой стены уже успела появиться дверь из вишневого дерева, заплетенная резными виноградными лозами. Он потянул на себя ручку и вошел в тот яблоневый сад, который комната создавала для Дамблдора, где стоял такой же погожий денек, как и за стенами замка, и так же синело небо, светило солнце и пахло летом.

Дамблдор сидел на кресле, выточенном из старого пня, с сиденьем на месте спила. У ножек-корней росли васильки — такого же цвета, что и мантия директора; он плел из них венок — ребяческая забава, особенно любимая девочками. Заслышав шаги, он поднял голову и улыбнулся — при виде этой улыбки Ремус всякий раз себе повторял, что вовсе незачем испытывать из-за нее такое облегчение.

— А, мистер Люпин, — поприветствовал его Дамблдор. — Присаживайтесь — вы, как всегда, вовремя.

"Мне не хватает моральной стойкости, — подумал Ремус, — я могу поступать безответственно и эгоистично и подвергать других опасности. Но зато я никогда не опаздываю".

— Спасибо, сэр, — вместо того, чтобы сотворить для себя стул, он предпочел устроиться прямо на траве — и тут же вскочил на ноги, когда директор поднялся со своего пенька-кресла, чтобы пересесть к нему на землю.

— Нет-нет, дорогой мой мальчик, — сказал Дамблдор. — Право же, не стоит — слишком давно я не пользовался этим сиденьем, созданным для нас самой природой.

Ремус снова опустился на траву и скрестил ноги, отложив сумку в одну сторону, а книжку по анимагии — в другую.

Дамблдор продолжал улыбаться; пальцы его, будто по привычке, вплетали в венок все новые васильки.

— Как продвигаются ваши штудии?

— Сэр, я вам точно говорю: эту книгу написал какой-то садист.

Его собеседник тихонько рассмеялся.

— Тибериус Торн, если не ошибаюсь? Должен признать, он и в самом деле не из тех, кто склонен излагать свои мысли прямо.

— "Прямо"? Концентрическими кругами — это куда вернее!

Дамблдор улыбнулся, и в глазах его вспыхнули искорки.

— Но самый важный этап — это определить свою анимагическую форму, не так ли? Сомневаюсь, что Тибериус Торн может как-то этому помешать.

— Нет... но я все равно не знаю, как ее найти, — признал Ремус, выдернув пару травинок — их стебельки под пальцами казались прохладными. — Я взялся за эту книгу, потому что уже перепробовал все упражнения Джеймса и Сириуса — медитировал, листал энциклопедии... перебрал сотни и сотни картинок с животными, но не нашел ни одного изображения, чтобы посмотреть на него и сказать: "Эврика, вот оно!"

— Но, возможно, среди них нашлось такое, которое вызвало желание сказать: "Нет-нет, это не оно"? — спросил Дамблдор — взгляд его напоминал рентгеновский луч.

Ремус потупился, изучая костяшки пальцев.

— Я... я все время возвращаюсь к волку. Но эта мысль... не кажется мне правильной.

— Но кажется ли она вам неправильной? Или вам бы только хотелось, чтобы казалась?

Мощным усилием воли Ремус подавил нахлынувшее отвращение и попытался задуматься над этим всерьез.

— С одной стороны, в ней есть что-то верное, — произнес он медленно. — Но в то же время и какая-то фальшь.

— Оборотнем вас сделало проклятие, — сказал Дамблдор. — Это из-за него вас с вашим волком нельзя разделить — но так было не всегда. То, что вы оборотень, почти наверняка влияет на ваш истинный облик... по правде говоря, я готов поставить на это свою лучшую шляпу. Но проклятие вами не управляет.

— А очень на это похоже, — возразил Ремус тихо.

— Только вашим телом, раз в месяц, когда оно поглощает ваше сознание. Но можно ли назвать ваш разум разумом волка? А разум волка — вашим? На эти вопросы никто не может ответить, поскольку за все века нашего сосуществования еще никто не пытался изучать оборотней по-настоящему, с сочувствием к ним и искренним желанием понять; по правде говоря, я полагаю, что именно вы и ваши друзья подошли к этому ближе всего. И как знать, возможно, если бы вы могли управлять своим превращением и сохранять при этом собственный разум, то познакомились бы с той стороной себя, которая для вас так же непознаваема, как темная сторона луны. По крайней мере, — и Дамблдор слегка улыбнулся, — как непознаваема темная сторона луны для той части человечества, которая никогда не покидала пределов Земли. Насколько я понял, магглам это удалось. Разве это не поразительно? При всей вере волшебников в наше превосходство над теми нашими собратьями, у кого нет палочек, никто из нас никогда не ступал на поверхность Луны.