Читать интересную книгу Сочинения — Том II - Евгений Тарле

В ту же эпоху апогея террора, в последние дни перед 9 термидора, закон о максимуме не исполнялся в целом ряде округов, и тщетно власти грозили вновь и вновь мечом не только нарушителям закона, но и тем должностным лицам, которые проявят «преступную апатию» в деле репрессий; тщетно приравнивали недостаточность репрессий к государственной измене; тщетно прибегали и к увещаниям, указывая, что неисполнение максимума есть первый шаг к восстановлению старого режима [52], — ничто не помогало.

В конце июня 1794 г. Комитет общественного спасения счел себя вынужденным обратиться к комиссии торговли и снабжения припасами с укором, что закон о максимуме ежедневно нарушается и в магазинах, и на рынках. Комитет категорически предлагал комиссии озаботиться искоренением зла [53]. Комиссия после этого внушения разослала зависевшим от нее агентам, на обязанности которых лежало наблюдение за исполнением закона, циркуляр, в котором порицало этих должностных лиц за небрежное исполнение служебного долга, за недостаток суровости в репрессиях и напоминала, что такое поведение равносильно измене. В письмах не к агентам, а к органам местного самоуправления комиссия уже прямо не скрывала своего недоверия и грозно напоминала, что недостаточная суровость с их стороны к нарушителям закона навлечет на них самих подозрения [54].

Хотя, как мы видели, монтаньяры Конвента вовсе не были инициаторами закона о максимуме, но, издав его, они уверовали прежде всего в его спасительное значение с точки зрения хозяйственных интересов государственной власти.

Конвент сознавал, что осуществить этот закон возможно лишь при помощи совершенно исключительных условий, и мы, не колеблясь, на основании документальных данных утверждаем, что наравне с войной и внутренними бунтами необходимость поддерживать закон о максимуме была одной из самых существенных причин приостановки конституции и усиления террора. Торговцы продавали испорченные товары, прятали их, несмотря ни на что, и на каждом шагу закон нарушался, жалобы за жалобами сыпались со всех сторон [55].

Уже 10 октября 1793 г. Сен-Жюст от имени Комитета общественного спасения признавался, что закон о максимуме не приводит к желаемым результатам: богатые люди все, что могли, закупили, предлагая продавцам цену выше максимума. И получилось то, что хотя товары официально были дешевы, но их вовсе на рынках не оказывалось [56]. Эти тайные злоупотребления и были одной из существеннейших причин, почему Сен-Жюст (в этом самом докладе), Робеспьер и их друзья потребовали и добились приостановки всех конституционных гарантий и установления беспощаднейшей фактической диктатуры.

После издания закона о подозрительных Шометт потребовал еще, чтобы подозрительными были признаны между прочим «те, кто жалеет жадных фермеров и купцов, против которых закон вынужден принимать меры». Угроза тюрьмой, а иногда и смертной казнью повисла над всеми, кто обнаружил бы какое-либо сострадание к непосредственным жертвам максимума.

Особенно беспощадно преследовались те, кого подозревали в уничтожении части съестных припасов с целью вызвать искусственное вздорожание хлеба. Например, в октябре 1793 г. нашли близ замка, принадлежавшего члену академии надписей Лаверди, большое количество грязи [57]; заподозрили почему-то, что это хлеб, уничтоженный Лаверди. Лаверди был в это время в Париже, далеко от своего замка, и вообще за последние три года ни разу не был там. Грязь эта найдена была на дне бассейна, стоявшего на открытом месте и всем доступного. Никогда Лаверди хлебной торговлей не занимался и хлеба не покупал. Тем не менее он был арестован и предан суду. Его жена просила, чтобы эту кучу грязи хоть подвергли какому-либо анализу, и утверждала, что там ничего, кроме земли и песка, нет. Решительно никаких доказательств против Лаверди приведено не было, было в точности установлено, что действительно его уже несколько лет не было в замке. Несмотря на это, Лаверди был приговорен к смерти и казнен, а его имущество конфисковано. У некоего Гондье, жившего в Париже, нашли в сундуке в его квартире известное количество испорченного хлеба. Его арестовали и начали следствие. На допросе Гондье показал, что он болеет желудком, и что доктора посоветовали ему есть хлеб, изготовленный почти без дрожжей; булочник же соглашался готовить для него такой хлеб только, если он будет разом закупать по 30 штук (весом в 4 фунта). Он так и делал. Найденный же властями хлеб был положен в сундук, так как уже испортился и начал давать дух. Врач, аптекарь, булочник, прислуга — все подтвердили объяснение Гондье о его болезни. Кроме того, соседи засвидетельствовали, что обвиняемый — человек благонамеренный, «хороший патриот». Несмотря на все это, суд обвинил Гондье в желании создать искусственным путем голод в столице. 5 ноября Гондье был обезглавлен, а имущество его конфисковано. Себастьян Моди, виноторговец, «дурно отзывался» о первой реквизиции, другой вины за ним не было. 1 декабря 1793 г. он был за эти слова приговорен к смерти и казнен. Г-жу Марбеф обвинили в том, что она не засеяла хлебом около 300 арпанов своей земли, а отвела их под пастбища и не расчистила около 70 арпанов, которые можно было бы впоследствии засеять; это было главное обвинение, и ее казнили (в начале февраля 1794 г.). Спустя несколько дней судили и казнили Этьена Моссиона за то, что он навлек на себя подозрение в скупке хлеба, а когда толпа нагрянула к нему, то сопротивлялся (а между тем впоследствии двое из этой толпы были даже за это осуждены). В самом ли деле он занимался скупками, выяснено не было, так что он погиб исключительно по подозрению. 13 марта (1794 г.) казнен был арендатор Верье, на которого донесли, будто он жаловался на разорение всех собственников и фермеров и произносил еще другие преступные слова. Доносчиками явились лица, состоявшие его должниками; сам он отрицал это обвинение, но ничто его не спасло.

Даже отдаленное, самое, казалось бы, неосновательное подозрение в скупке съестных припасов оказывалось самой реальной, самой грозной опасностью для подозреваемых. Один из популярнейших демагогов среди революционно настроенных кругов, Эбер, редактор знаменитого листка, самого крайнего из всех революционных органов, «le père Duchesne», навлек на себя гнев Робеспьера. Но раньше, чем его арестовать, пускают слух, что Эбер — скупщик, и уже народ против него, уже женщины кричат на улице, что Эбер — виновник голода в Париже, и Эбера со всеми его товарищами арестуют, взводят на них небывалые преступления и между многим прочим приписывают им без всяких доказательств умышленную порчу съестных припасов, умышленное создание препятствий для торговли хлебом, желание подвергнуть Париж мучениям голода. Суд покорно исполняет волю Робеспьера, признает существование небывалого заговора, и Эбера казнят вместе с другими 18 обвиняемыми. Спустя две недели в один день казнят еще 17 человек, обвиненных (и тоже без всяких улик) между прочим в желании извести народ голодом, «affamer le peuple».

Робеспьер после казни Дантона, Камилла Демулена и всех, кого он мог только подозревать в желании хоть немного ослабить террор, остался хозяином положения. Ежедневно в одном Париже десятки лиц погибали на эшафоте, все распоряжения Комитета общественного спасения исполнялись немедленно и беспрекословно при всеобщем трепете и безмолвии, а с ценами на съестные припасы по-прежнему ничего не выходило, и всесильный робеспьеровский топор оказывался не в состоянии создать изобилие припасов и их дешевизну. Неуклонно идя по своему пути, Робеспьер приходил к заключению, что нужно еще и еще усилить грозу, разыскать неуловимых врагов в их убежище и истребить до последнего. 15 апреля 1794 г. его ученик и помощник Сен-Жюст докладывал Конвенту от имени Комитета общественного спасения [58], что во Франции с самого начала революции существует «заговор голода», что искусственным путем продолжается скупка припасов и т. д. Он жаловался вообще на «преступную слабость судей» [59], которые иногда оправдывают обвиняемых. В заключение он требовал сосредоточения всех политических дел в парижском трибунале и ряда других мер, окончательно упрочивавших диктатору Комитета общественного спасения. Все, чего он требовал, было декретировано, в том числе и особый пункт, категорически вменявший в обязанность всем гражданам доносить на все незаконные поступки и подозрительные слова кого бы то ни было. Интересно, что единственный пункт этого декрета, предложенного Сен-Жюстом, где говорится не о наказаниях, а о поощрении, относится к области экономических отношений: в пункте 24 Комитету общественного спасения рекомендуется «поощрять» промышленность и выдавать авансы «патриотическим негоциантам, которые будут предлагать провизию по максимуму». Мы видим тут косвенное признание бессилия, которое чувствовали диктаторы в области экономического строительства: они обещали денежные милости людям за исполнение тех самых предписаний закона, неисполнение которых фактически влекло за собой смертную казнь.