Читать интересную книгу Народные русские сказки А. Н. Афанасьева в трех томах. Том 1 - Александр Афанасьев

Впрочем, не такого рода отзывы определяли атмосферу вокруг сборника Афанасьева. И здесь главная заслуга прежде всего принадлежит таким видным ученым и общественным деятелям, как Ф. И. Буслаев, А. Н. Пыпин, А. Н. Добролюбов, И. И. Срезневский, Ф. Г. Устрялов, А. А. Котляревский, О. Ф. Миллер. Их положительная оценка сборника на разных этапах его издания сыграла важную роль в успешном завершении его полного издания. Она, несомненно, окрыляла и воодушевляла Афанасьева на продолжение и завершение начатого большого и сложного дела.

Особенности сборника сказок Афанасьева, отмеченные в рецензиях на выпуски первого издания, обычно учитывались в последующих работах фольклористов (Пыпин, Савченко, Ю. Соколов, Азадовский и др.). Критическая мысль рецензентов касалась главным образом приемов работы Афанасьева над текстами, принципа их отбора и способа группировки в сборнике, содержания научного аппарата. Текстологическая работа Афанасьева и связанный с ней отбор сказок для печати затрагивался почти в каждой рецензии. В какой степени и нужно ли вообще вмешиваться в фольклорный текст редактору-издателю? Что и как отбирать из записей сказок для печати? — Вот вопросы, в решении которых даже у ведущих ученых того времени не было единства взглядов.

Ф. И. Буслаев в отзыве на 1-й выпуск предлагал некоторые сказки, «подновленные грамотниками, и довольно неудачно, кажется, лучше бы не печатать до времени, пока не случится услышать их в настоящем народно-русском рассказе. Тогда не нужно будет издателю брать на себя тяжелой ответственности в тех исправлениях, которые он решился делать в слоге некоторых сказок. Песни и сказки и без того пострадали, переходя от поколения к поколению. Зачем же еще налагать руку на вековую работу целого народа?»[987]

Если Буслаев отстаивал неприкосновенность сказочного текста, не допуская даже каких-либо исправлений в слоге, то А. Н. Пыпин, напротив, задачу редактора видел не только в исправлении стиля сказки с целью устранения всего, «в чем выражается произвольная манера одного человека», но и в составлении сводных текстов. «Собиратель, — писал он, — имеет целью достигнуть до нормального вида произведений и поэтому не должен дорожить тем, что прибавлено только одним лицом. Его не должна останавливать и разрозненность предания; если критический такт удовлетворяет его, что в двух отдельных рассказах или песнях он слышит отрывки одного целого, он имеет возможность соединить их: это не будет личным произволом, и новые поиски, конечно, подтвердят его догадку»[988]. Внутренне полемизируя с Пыпиным, О. Миллер отводил упреки в адрес Афанасьева в том, что тот, отбирая для печати тексты, не проявлял подчас разборчивости, и подчеркивал необходимость сохранения в целостности вариантов для такого издания, где на первом плане стоят интересы науки[989].

Мысли о значении вариантов, которые отстаивал О. Миллер, в современной фольклористике давно стали общепринятыми. Можно утверждать, что и Афанасьев в основном придерживался их при работе над сборником сказок. Однако, как показали исследователи, делал он это не без некоторых отступлений и колебаний. Возможно, что появись статья О. Миллера не в 1866 г., по завершении первого издания «Народных русских сказок», а на 10 лет ранее, в 1856 г., т. е. вместе со статьей Пыпина, колебания и отступления Афанасьева, вероятно, не были бы значительными.

Архив Афанасьева до нас не дошел. Однако сохранившаяся небольшая часть рукописей сказок в архиве ВГО позволила путем сличения их с печатными материалами выяснить, хотя далеко не полностью, характер текстологической работы Афанасьева. Большинство его поправок относится к языку и стилю сказок, причем степень их внесения в отдельные тексты весьма неравномерна[990].

Прибегал ли Афанасьев к составлению сводных текстов, следуя настойчивым советам Пыпина, — на этот вопрос сохранившийся материал точного ответа не дает. Печатание текстов, полученных от Даля в 1860 г., Афанасьев начал с 4-го выпуска, и именно с этого выпуска стали появляться обширные и обстоятельные по изложению сказки без обозначения места записи, что и дало основание Е. А. Грузинскому, а вслед за ним С. В. Савченко, Ю. М. Соколову и другим исследователям право предположить, что Афанасьев, возможно, составлял сводные тексты. И все же мы не можем со всей точностью указать все тексты, которые подвергались существенной редакторской обработке.

Уже с появлением 1-го выпуска сборника составителю ставилось в упрек, что в расположении материала он не придерживался какой-либо системы. Одним из первых этот упрек совершенно обоснованно отверг Ф. И. Буслаев, отметивший, что время для какой бы то ни было классификации сказок еще не пришло, поскольку сначала их надо выявить и издать. То же самое в свое оправдание должен был высказать и Афанасьев, в предисловии ко 2-му выпуску первого издания[991].

К классификационной схеме, которая легла в основу второго издания «Народных русских сказок», он пришел по окончании печатания заключительного 8-го выпуска первого издания и отзыва о нем О. Ф. Миллера.

Разделяя предположение С. В. Савченко, Ю. М. Соколова и других исследователей о влиянии схемы мифолога Ореста Миллера, обнародованной в этом отзыве, на группировку сказок во втором издании, мы все же не исключаем того, что Афанасьев в какой-то мере мог опираться и на более ранние опыты в этой области — И. И. Срезневского (30-е годы), И. М. Снегирева и П. А. Бессонова (60-е годы). Во всяком случае, схема Миллера использовалась им осторожно и не механически. Афанасьев, например, отказался от твердого обозначения отделов, ввиду невозможности подвести большое количество сказок под определенные жанровые рубрики.

Классификационная схема Афанасьева (сказки о животных, волшебные, новеллистические, сатирические, бытовые анекдоты) с незначительными дополнениями и уточнениями и поныне практически используется советскими фольклористами.

Критическая оценка сборника Афанасьева касалась также его научного аппарата. Как общий недостаток первого издания отмечалось отсутствие предметного и других указателей, что безусловно затрудняло пользование его обширными материалами[992]. Не совсем удобно располагались комментарии (в конце каждого выпуска). Следуя рекомендациям Котляревского, Афанасьев во втором издании отнес их в отдельную четвертую книгу.

Подчеркивая насыщенность комментариев фактическим сравнительным материалом, критики вместе с тем отмечали неправомерность рассмотрения образного содержания сказок под углом зрения мифологической теории. О крайностях применения Афанасьевым мифологического метода писали даже такие видные ученые мифологической школы, как О. Ф. Миллер и А. А. Котляревский. Так, Миллер объяснял увлеченностью собирателя его стремление «видеть миф там, где его едва ли можно искать при теперешнем виде сказки»[993]. Он же наставлял Афанасьева, кроме мифологических, давать и другие объяснения, — историко-этнографические («в сказках есть и свои бытовые черты»)[994].

Именно неудовлетворенность научным аппаратом прозвучала в статье, появившейся без подписи на страницах «Современника». Автором ее был Н. Добролюбов. «Сборник г. Афанасьева, — говорилось в ней, — превосходит другие по своей полноте и по точности, с какою он старался придерживаться народной речи, даже самого выговора, но и сборник г. Афанасьева не восполняет того недостатка, который как-то неприятно поражает во всех наших сборниках. Недостаток этот — совершенное отсутствие жизненного начала»[995]. Жизненность, утверждал Добролюбов, «заключается в самом факте, поставленном в связь с окружающей его действительностью». В сборнике же Афанасьева факт, по его мнению, рассматривается изолированно от действительности и потому в нем видны лишь «некоторые черты действительно народной жизни», разобрать которые «чрезвычайно трудно под новым написанием досужего книжника... Нам никто из собирателей и описывателей народного быта не объяснил, в каком отношении находится народ к рассказываемым им сказкам и преданиям... Поэтому нам кажется, что всякий из людей, записывающих и собирающих произведения народной поэзии, сделал бы вещь очень полезную, если бы не стал ограничиваться простым записыванием текста сказки или песни, а передал бы всю обстановку как чисто внешнюю, так и более внутреннюю, нравственную, при которой удалось ему услышать эту песню или сказку»[996].

Принципиальные требования, выдвинутые Добролюбовым с революционно-демократических позиций, выходили далеко за пределы критики «Народных русских сказок» и носили программный характер. Афанасьев не мог их выполнить не только в силу своей приверженности к мифологической теории, но и потому, что в отличие, например, от своего современника И. А. Худякова, представлял особый тип собирателя, почти целиком и полностью находящегося в зависимости от своих корреспондентов.