— Измерять и взвешивать — скучное…
— Итак, вы специалист по сидячей работе, но случайно обладаете талантом шпиона? И способностями к маскировке? И умением командовать? Не говоря уже о том, как вы владеете оружием, и о вашем необычайно образованном друге Джероме.
— Наши матери очень гордились нами.
— Люди архонта не переманивали вас у приоров, — сказала Дракаста. — Вы были двойными агентами. Наемными провокаторами, которые должны были поступить на службу к архонту. И корабль вы захватили не из-за какого-то вымышленного оскорбления, о котором мы говорили; вы сделали это потому, что вам приказали подорвать доверие к архонту. Сделать что-то значительное.
— Гм…
— Ради всего святого, Ревелл. Как будто существует другое разумное объяснение!
Боги, какое искушение, думал Локки. Она приглашает меня поддержать это заблуждение, убедить ее в том, во что она верит. Он смотрел на фосфоресцирующий след корабля, на таинственное нечто, плывшее в нем. Что делать? Воспользоваться возможностью, закрепить в сознании Дракасты сложившееся представление о Ревелле и Валоре, действовать дальше, опираясь на это? Или… его щеки горели, когда он воспоминал об упреке Жеана. Жеан осуждал его не просто по теологическим мотивам или из-за Дельмастро. Вопрос в выборе подхода. Что даст лучшие плоды?
Обойтись с этой женщиной как с добычей или как с союзником?
Время на исходе. Этот разговор — момент истины: повинуйся чутью и ввяжись в игру с ней… или последуй совету Жеана и скажи правду. Локки напряженно размышлял. Чутье — разве его подсказки непререкаемы? А чутье Жеана… если забыть о спорах, Жеан всегда пытался защитить его.
— Скажите мне кое-что, — заговорил он медленно, — пока я обдумываю ответ.
— Может быть.
— Половина корабля сейчас смотрит, как мы разговариваем.
— Да.
— Как вы это терпите?
— Такое бывает часто, приходится привыкать.
— Не только это. Все. Я провел в море шесть-семь недель за всю жизнь. А вы, кроме моря, где еще бывали?
Она молча смотрела на него.
— Кое-что о себе я вам не скажу, — продолжал Локки, — не скажу капитану этого корабля, даже если вы посадите меня в трюм или бросите за борт. Кое-что… вначале я хочу знать, с кем говорю. Я хочу говорить с Замирой, а не с капитаном Дракастой.
Она по-прежнему молчала.
— Разве я прошу слишком много?
— Мне тридцать девять лет, — наконец сказала она очень тихо. — Впервые я вышла в море в одиннадцать.
— Значит, почти тридцать лет. Ну а я, как уже сказал, всего несколько недель здесь. И все это время — бури, мятеж, морская болезнь, битвы, летучие призраки… голодные твари скрываются под самым бортом… ждут, когда кто-нибудь сунет в воду палец. Это не значит, что временами мне не было хорошо. Было. Я многое узнал. Но… тридцать лет? А еще дети? Разве вам все это не кажется… рискованным?
— У вас есть дети, Оррин?
— Нет.
— Как только я решу, что вы вздумали учить меня воспитывать детей, вы отправитесь за борт знакомиться с теми, кто там ждет.
— Я совсем не это имел в виду. Я только…
— Разве люди на суше раскрыли тайну вечной жизни? Научились избегать несчастных случаев? Может, пока я отсутствовала, они научились предотвращать бури?
— Конечно, нет.
— Разве мои дети в большей опасности, чем какой-нибудь несчастный ублюдок, мобилизованный для участия в войне своего герцога? Или какая-нибудь бедная семья, закрытая вместе соседями в карантине и умирающая от эпидемии или сожженная в собственном доме? Войны, болезни, налоги. Низкие поклоны и целование сапог. И на суше бродит много голодных тварей, Оррин. Просто в море они не носят короны.
— А…
— Ваша жизнь была раем до того, как вы попали в Медное море?
— Нет.
— Конечно, нет. Слушайте внимательно. Я считала, что росла в иерархической системе, где компетентности и верности довольно, чтобы сохранить свое место в жизни, — шептала она. — Я дала клятву верности и считала, что она действует в обоих направлениях. Я была глупа. И мне пришлось убить много мужчин и женщин, чтобы избежать последствий этой глупости. А вы хотите, чтобы я поверила в ту же чушь, которая когда-то едва не убила меня? И возложила бы на нее все надежды на судьбу Паоло и Козетты? Какому своду законов я должна подчиниться, Оррин? Какому королю, герцогу или императору я должна поверить, как матери? Кто из них может стать лучшим судьей моей жизни, чем я сама? Можете показать мне их, написать рекомендательное письмо?
— Замира, — сказал Локки, — не нужно делать меня адвокатом того, что я не собираюсь защищать. Я всю жизнь презирал то, о чем вы говорите. Я что, кажусь вам законопослушным гражданином?
— Определенно нет.
— Я просто любопытен, вот и все. Мне это интересно. Расскажите мне о Вольной Армаде. О вашей так называемой Войне за признание. Почему такая ненависть к… законам, налогам и всему прочему, если все это вы в основном осуществляете здесь?
— Ага. — Замира вздохнула, сняла четырехугольную шляпу и провела пальцем по встрепанным ветром волосам. — Наше бесславное утраченное дело. Наш личный вклад в великую историю Тал-Веррара.
— Зачем вы начали эту войну?
— Просчитались. Мы надеялись… что ж, капитан Бонэйр умела убеждать. У нас был предводитель и был план. Открыть шахты на новых островах, добывать в безопасных лесах древесину и смолу. Грабить, пока государства Медного моря выкручивают друг другу руки за столом переговоров, а затем побить их своей законной торговлей. Мы воображали себе государство без налогов. Монтьерр и Порт Расточительности привлекут всех купцов и их состояния.
— Честолюбивые планы.
— Идиотские. Я только избавилась от мерзкой присяги на верность и тут же связала себя другой. Мы поверили Бонэйр, когда она сказала, что у Страгоса не хватит сил прийти к нам и начать серьезную войну.
— О дьявольщина!
— Они напали на нас в море. Самое крупное сражение, какое мне приходилось видеть, и проигранное быстрее всех прочих. У Страгоса на кораблях его матросам помогали сотни веррарских солдат. В ближнем бою у нас не было ни единого шанса. Захватив «Василиск», они перестали брать пленных. Брали корабль на абордаж, топили его и переходили к следующему. Их лучники расстреливали в воде все, что двигалось, пока не появились рыбы-дьяволы.
Мне потребовалась вся моя хитрость, все мое мастерство, чтобы увести «Орхидею». Очень немногие из нас вернулись в Порт Расточительности, побитые и обессиленные, но еще до того веррарцы сровняли Монтьерр с землей. А потом уплыли домой, и, я думаю, было много празднеств, речей и пьянства.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});