характера, чтобы иметь возможность постичь интеллигибельный, так сказать, кратким концом; ибо он сразу же непознаваем.
В примере о лжеце (Кк. 431) сказано:
Через свой эмпирический характер человек идет к его истокам, которые он ищет в плохом воспитании, дурной компании, отчасти и в злобности натуры, нечувствительной к стыду, а отчасти из-за неосторожности и неосмотрительности.
И из других отрывков видно, что эмпирический характер – это восприимчивость данной чувственности.
Теперь, согласно вышесказанному, следует думать, что интеллигибельный характер является субстратом этих качеств, свойств характера, короче говоря, всегда одинаковой конституцией сердца; ибо эмпирический характер есть лишь видимость интеллигибельного, а последний – лишь трансцендентальная причина последнего; следовательно, даже если интеллигибельный не распознается непосредственно в своей сущности, между ними не может быть абсолютного различия.
Тем не менее, Кант помещает умопостигаемый характер в голову человека.
Человек, который иначе познает всю природу только через органы чувств, познает себя также через простую апперцепцию, а именно в действиях и внутренних определениях, которые он не может даже причислить к впечатлениям органов чувств, и сам является, конечно, отчасти явлением, но отчасти, а именно в отношении некоторых способностей, чисто интеллектуальным объектом, поскольку действие его нельзя даже причислить к восприимчивости чувственности. Мы называем эти способности пониманием и разумом; последний, в частности, отличается от всех эмпирически обусловленных способностей очень реальным и особенным образом, поскольку он рассматривает свои объекты только в соответствии с идеями.
(ib. 426.)
Таким образом, способность познания является трансцендентальным основанием моральных качеств человека, определенного характера его воли, способности желания.
Против этого я должен решительно протестовать; не только с точки зрения моей философии, но и во имя Шопенгауэра, который блестяще показал, что интеллект и самосознание не обязательно принадлежат сущности вещи в себе и что они, следовательно, никогда не могут быть трансцендентальным основанием видимости.
Кант продолжает:
Чистый разум, как просто умопостигаемая способность, не подчиняется времени, а следовательно, и условиям временной последовательности. Каузальность разума в умопостигаемом характере не возникает или возникает в определенное время для того, чтобы произвести эффект. Ибо в противном случае он сам был бы подчинен естественному закону видимости, поскольку он определяет причинные ряды в соответствии со временем, и тогда причинность была бы природой, а не свободой. Таким образом, мы сможем сказать: если разум может обладать причинностью в отношении явлений, то он является способностью, благодаря которой сенсорное состояние эмпирического ряда эффектов впервые начинается.
(ib. 429.)
Это также ложно и проистекает из чистого представления об априорном времени, которое якобы принадлежит чувственности. Мы знаем, во-первых, что настоящее есть форма разума, а во-вторых, что, независимо от идеального времени познающего субъекта, вещь сама по себе живет в реальном движении. Если я поднимаю вещь из времени, я никоим образом не лишаю ее тем самым реального движения и не делаю ее одиноким и неподвижным существом, плывущим над потоком развития. Разумный характер, если поместить его в разум или в шопенгауэровскую волю к жизни, ни в коем случае не может начать эмпирический ряд эффектов по своей воле; ведь каждое его действие, которое производит ряд эффектов, само всегда является членом ряда, члены которого связаны между собой строжайшей необходимостью.
Есть только две возможности: либо интеллигибельный характер (способ мышления) раз и навсегда определил природу эмпирического характера (способ ощущения) и эмпирический характер человека остается неизменным на протяжении всей его жизни, это только интеллигибельный, расчлененный на ряд отдельных актов, или человек занимает исключительное положение в природе, а также свободен как вид, обладает liberum arbtrium.
Кант обходит эту альтернативу и приписывает интеллигибельному характеру способность в любой момент определить эмпирическое.
Ведь поскольку разум сам по себе не является видимостью и вообще не подчиняется никаким условиям чувственности, в нем не имеет места никакая временная последовательность, даже в отношении его причинности, и поэтому к нему нельзя
применить динамический закон природы, определяющий временную последовательность по правилам.
В отношении умопостигаемого характера, для которого эмпирическое является лишь чувственной схемой, нет ни до, ни после, и каждое действие является прямым следствием умопостигаемого характера чистого разума, который, следовательно, действует свободно… и эта его свобода может рассматриваться не только отрицательно как независимость от эмпирических условий, но и положительно как способность начать ряд событий по собственному желанию.
(430.)
А теперь следует пример лжеца, из которого ясно, что интеллектуальный характер может в любой момент определить эмпирический характер.
Порицание основано на законе разума, в соответствии с которым это рассматривается как причина, которая могла и должна была определить поведение человека иначе, независимо от всех упомянутых эмпирических условий.
Этот поступок приписывается разумному характеру лжеца; он теперь, в тот момент, когда он лжет, полностью виноват; следовательно, разум, независимо от всех эмпирических условий поступка, был полностью свободен, и его бездействие полностью приписывается ему.
Кроме того, удовлетворить категорическую заповедь под силу каждому человеку во все времена.
Другими словами, человек всегда свободен, а необходимость его действий – это видимость, так же как и он сам (как тело), мир, все есть только видимость.
Иного результата не следовало ожидать с позиций номинально критического, а на самом деле эмпирического идеализма. Устами Кант исповедует необходимость, сердцем – свободу человеческих действий. Также невозможно одной рукой охватить свободу и необходимость. Либо только свобода, либо только необходимость.
Кант сам должен признаться:
В приложении, если мы хотим объединить их (свободу и необходимость) в одном и том же действии и тем самым объяснить само это объединение, возникают большие трудности, которые, казалось бы, делают такое объединение невозможным.
(Kk. d. pract. V. 211.)
и:
Разрешение представленных здесь трудностей, однако, как можно сказать, имеет много тяжеловесности и вряд ли поддается яркому изложению. Но разве все остальные, которые были или могут быть опробованы, проще и понятнее?
(ib. 220.)
Кстати, помимо всего прочего, во времена Канта эта проблема еще не созрела для решения. У каждого человека есть определенная сфера деятельности; у Канта это была сфера способности познания, в которой он достиг бессмертия. В моральном плане ему оставалось только провентилировать все соответствующие вопросы. Он сделал это самым всеобъемлющим образом, но не добился ничего прочного. Другой свежей силе (Шопенгауэру) было поручено раскрыть истинную вещь-в-себе, которая одна может быть источником всех моральных действий. Кант оставил вещь-в-себе как икс в теории познания; в этике же, где ее нужно было затронуть решающим образом, он поместил ее в человеческий разум, где ей явно не место. Шопенгауэр раскрыл ее, но, как будто его сила мысли почти исчерпала себя в этом, он не смог создать безупречную этику и должен был оставить мне возможность ясно и убедительно объяснить всем союз свободы и необходимости в одном и том же действии через абсолютное отделение имманентного от трансцендентного.
Не на словах, а по смыслу Кант предполагал наличие чистой познавательной души и нечистой чувственной души.
Человек принадлежит к двум мирам: миру чувств и миру разума, в которой мы уже находимся и в которой мы можем быть снабжены определенными правилами для продолжения нашего существования в соответствии с высшей целью разума.
(Kk. d. prac. Vern. 226.)
Теперь он иногда дает каждой душе особую волю, иногда – только одну в распоряжение обеих, иногда сама воля – ничто, иногда – нечто. Это станет ясно из следующих отрывков.
Воля – это просто животное (arbitrium brutum), которое не может быть определено иначе, чем чувственными импульсами, т.е. патологически. Однако то, что может быть определено независимо от чувственных импульсов, то есть причинами движения, которые представляются только разумом, называется свободной волей (arbitrium liberum), а все, что связано с ней, будь то причина или следствие, называется практическим. Практическая свобода может быть доказана опытом. Ведь не только то, что стимулирует, то есть непосредственно воздействует на органы чувств, определяет человеческое стремление, но мы