юровские и перцовские единоличники вступали в артель, лишь Никанор, старик Птахин, Охлопков да тетка Палаша не подавали заявлений. Впрочем, тетка Палаша приносила заявление (кто-то из ребят писал ей), но на другой же день взяла обратно, чем удивила всех. А Иона переехал в подгородчину.
По зимнему первопутку новые колхозники свозили на общий двор плуги, бороны, семена. Все надо было записать в инвентарные, амбарные и прочие книги. Да еще и время составления годового отчета приспело. Тут гони из конторы, так не пойдешь — некогда.
Сам Яковлев в конторе появлялся набегом. Принесется, вытряхнет из своего потрепанного брезентового портфеля разные расписки, накладные, записи о выработанных трудоднях, составленные то на лоскутках обоев, то даже на газетных листках — бумаги не хватало, — заставит все «привести в ажур» и снова надолго исчезнет. Найти его можно было лишь в поле, на ферме или на мельнице — там, где работали колхозники. Иногда он там же и заседания правления устраивал. Короткие, без лишних словопрений. Протоколы писались все в те же минуты председательского «набега»: он диктовал, а я записывал, что «слушали» и «постановили».
Да, работы нам хватало обоим. Нередко я и ночевал в конторе, то есть в избе Демьяна Дудорова, который все еще терпел беспокойных «квартирантов». (Сельсовет, правда, разрешил нам переехать в бывший Силантьев дом, но запротестовала Степанида, она облюбовала его под детские ясли.) Сердобольная жена Демьяна стелила мне на сдвинутых скамейках соломенный матрас, и я спал до утренних петухов.
Сам Демьян с утра до позднего вечера пропадал под крышей одной из риг, где мастерил деревянные агрегаты с мотовилами, похожими на пропеллеры для трепания льна.
Колхозницы на все лады расхваливали Дудорова за его старание. «Демьяновские крылатки», как окрестили они эти агрегаты, освобождали их от тяжелой ручной работы: мятья и трепки льна.
И еще хвалили они Галинку. О ней я забыл сказать. Еще осенью она была зачислена в тракторный отряд, который новая МТС закрепила за нашим и двумя соседними колхозами. Приехала в момент, когда колхоз зашивался с молотьбой. На полях скопилось множество скирд, а тут уже начинались дожди, грозившие затянуться надолго. Приехала на тракторе-колеснике с высоченной молотилкой: удивительно было, как только могла перевезти такую громадину по раскисшим дорогам. Хотя, что удивляться: после того, как она в первый свой памятный приезд распахала заброшенные земли, ее у нас называли волшебницей. А волшебницы все могут, все им подвластно! Скирды она обмолотила за неделю с небольшим. Потом принялась поднимать зябь. На этот раз были распаханы последние межи. А как только были готовы агрегаты, Галинка приехала на своем тракторе на льнопункт и, подведя к агрегатам привод, заставила их работать, махать билами-трепалами. К концу дня у каждого агрегата скапливались целые вязанки длинноволокнистого льна, мягкого, эластичного, как шелк. Колхозницы так и называли его — «северный шелк».
Только один день не шумел льнопункт, когда Галинка с колхозницами поехала с первым обозом волокна на базу «Заготлен». Уж так всем им захотелось показать товар лицом — ведь первый раз в жизни являлись они хозяйками такого богатства. Весь лен был принят высокими номерами. Колхозный счет в банке пополнился кругленькой суммой.
Сдавая мне квитанции, Галинка сказала:
— Считай, главучет (она тоже называла меня, как и Яковлев), может, уж на полстанции заработали.
Шутила, но ее можно было понять: никому так не требовался яркий электрический свет, как льнообработчицам, к числу которых сейчас причисляла Галинка и себя.
Уходя, она вздохнула грустно.
— Павлуше бы побывать сейчас у нас…
О Панке она помнила. Когда тетка Дарья, ее мать, замечала, почему поздно приходит она с льнопункта, Галинка отвечала:
— А я там за двоих…
Не договаривала, за кого второго работала, но догадаться было не трудно: за Панка.
Возраст брал свое: в меру пополнела наша Галинка, округлились ее плечи, здоровьем румянилось лицо, только в талии по-прежнему оставалась тонкой. Невеста, да и только. Не один парень в округе сох по ней, но она никого к себе не подпускала. Жила память о Панке.
Встречаясь с ней накоротке, когда она передавала что-либо для учета, или на комсомольских собраниях, я думал о Тане: такой бы постоянной да душевной и Таня была! Как мне хотелось этого после всех неудач.
Мало все же погостила она в деревне. Дней через пять после моего блуждания в лесу ее вызвали в здравотдел. Получила назначение в районную больницу, где заняла место ушедшей на пенсию хирургической сестры. Провожала ее в город мать, подыскала там для нее угол. Вернулась расстроенная. «Уж больно строг хирург оказался. На первую операцию, бедненькая, пошла, аж поджилки задрожали. Как-то она обвыкнет там!»
Тимку Таня все-таки отшила, не помог ему и баян. Но, уезжая, он похвалился: «Захочу — отобью ее у тебя. Я могу и туда, в райцентр, съездить».
Долго от Тани не было никаких вестей. Вот это и тревожило меня. Думал: или все еще не привыкла к новому делу под началом строгого хирурга, или этот Тимка… Вдруг заявился к ней? Умеет он, такой настырный, умаслить. Поехать самому? Но разве теперь отпустит Яковлев? Лучше не заикаться.
Как-то в контору пришла Танина мать и сунула мне малюсенький запечатанный конвертик.
— Секретарю ячейки собственноручно…
Я едва дождался, когда уйдет сыроварка, глядевшая на меня изучающе, и как только хлопнула дверь, раскрыл конверт. Из него вылетела согнутая в несколько раз четвертушка бумаги. Впился в разбежавшиеся по листку строчки. Но написан был только адрес: такая-то улица, номер дома, номер квартиры. Значит, обо мне помнят, моего письма ждут.
Подслеповато мигая, горела на столе лампа. Уже пришел с льнопункта Демьян, кончился шум трактора, а я все сидел и, не поднимая головы, писал.
За окном поскрипывал снег — куда-то ехали подводы. Слышались голоса возниц.
Демьян, снимая ватник, мотнул головой:
— Отдыхать пора!
— Потом, — отмахнулся я и спросил о подводах: — Куда едут?
— В город! — Демьян подмигнул. — С хлебом! По поговорке теперь: телега хлеб в дом возит, сани — на базар. Да, и на базар стало что везти!
«Тогда… — обрадовался я, занятый своими мыслями, — с ними и пошлю». Быстро запечатал письмо и выбежал на улицу к проезжавшим подводам.
Как-то вместе с документами Яковлев вытряхнул из своего портфеля-брезентухи две бумажки со штемпелями редакции районной газеты.
— Читай! — пододвинул мне одну из них.
— А что тут?
— Читай! — повторил председатель, забирая в кулак щетинистый подбородок.
Бумажка была немногословна. Редакция приглашала меня к себе на постоянную работу в качестве литсотрудника. Указывалось, что с райкомом вопрос согласован, он не против выдвижения селькора в аппарат газеты.
В