Читать интересную книгу Дневники св. Николая Японского. Том ΙI - Николай Японский

8/20 февраля 1889. Среда.

В прошлую субботу, утром, поехал в Сендай на условленное в ноябре собрание. Прибыл вечером во время чтения Евангелия на всенощную, по окончании которой сказал «О любви к Богу». Затем разговаривал с христианами, рассказал им об о. Иоанне Кронштадтском по поводу карточки его, посланной Сендайской Церкви семинаристом Петром Исикава. В воскресенье было собрание. Фукёоин (из христиан избраны помощники катихизаторов по распространению проповедей) оказались полезны, поэтому решено это учреждение продолжить. Так как и дзётоквай (женские общества) тоже приносят большую пользу там, где заведены, то определено завести их по всем Церквам. Внушено катихизаторам, у которых много Церквей, составлять заранее расписание катихизируемых обходов и рассылать по Церквам, чтобы христиане и вновь желающие слушать были приготовлены к приходу их. Собрание продолжалось от первого часа до шести почти; в шестом была отслужена вечерня, и после нее было женское собрание. Сказано наперед поучение женщинам, где объявлено, что собрание их, одобренное Самим Спасителем в виде жен мироносиц, служит и личному их спасению, и спасению многих. Они, очищаясь учением Спасителя, предпочищают в себе будущее поколение (указать пример матери Симеона) и прочее, — так что, служа Небесному Царю, служат и земному Отечеству и прочее. На собрании было тридцать пять женщин из пятидесяти одного числа членов всего общества, кроме подростков. Были и соочёонин — человек пятнадцать мужчин, что, видимо, стесняло женщин–лектрис. Читали: жена Василия Хориу, катихизатора, — святых мучениц Веры, Надежды, Любви; Софья Кангета, жена о. Матфея, — объяснение молитв, написанные ею самою, и Анна Дооке — объяснение праздника Крещения Господня. После были разные рассуждения, также вкладов в ящик (оказалось 3 ены), угощение. Собрание кончилось в десять часов вечера (весьма снежного, что, вероятно, было причиною отсутствия многих). — В понедельник, до полдня, рассуждали (священники и катихизаторы) о распределении Церквей между катихизаторами. Сделано несколько перемен, по поводу просьбы Церкви в Вакуя оставить их катихизатора только для их Церкви, ибо там теперь много слушателей. — После обеда мы с о. Сасагава посетили главных христиан Церкви, начиная с дома самого о. Сасагава, в котором нашли трех его детей, в повадку лежащих больными: старшая дочь, несомненно, в тифе, младшая и сын — еще под сомнением тифа, — но, несомненно, больными; о. же Сасагава, по благодушному служению Церкви, предварительно мне и не сказал о сем. — При посещении христиан выносил тягостное впечатление, что наши верующие почти все бедные, кроме Петра Оодадзуме, бывшего катихизатора, почти все дома бедные.

23 февраля/7 марта 1889. Среда

1–й недели Великого Поста.

Свобода вероисповеданий, объявленная Конституцией, начинается для нас не совсем благоприятно. Дней семь тому назад в одной из здешних газет («Тоокёо Симбун») напечатана была статейка, где кровавыми слезами оплакивалось происшествие, бывшее в нашей Миссии следующего содержания: «Был–де в нынешнем году выпуск из здешней духовной школы 75 воспитанников, которым и предложено было попирать портрет японского Императора и получить диплом; кто же–де не станет попирать, тому и диплома нет; 25 — не захотели, другие попрали Императора». Свобода, значит, принята и в смысле воли клеветать, сколько душе угодно. Хотя и прежде подобные нелепости появлялись о нас в газетах, но с такою округленностью и с таким апломбом не клеветали. На основании, впрочем, тоже «свободы вероисповеданий» и наши ученики ныне вступились за себя. Прежде всего редакцию заставили напечатать опровержение своей статьи полиция, ибо следователь полицейский несколько раз был здесь — в Канцелярии, расспрашивал и посоветовал секретарю Миссии писать опровержение, взял и сам копию оного, — и опровержение явилось. Потом и ученики Семинарии и Катехизаторского училища пошли к адвокату, заручившись его уверениями, что редактора можно упечь в тюрьму, и наступили на редактора, который и принес униженные извинения; требуют ученики, чтобы он еще статью написал извинительную, — не знаю, будет ли это. Я уже советовал ради нынешних покаянных дней простить, строго не взыскивать. А редакция состоит из завзятых буддистов — должно быть, неприятно им, что клевета не прошла даром. — И во многих редакциях ныне буддийские бонзы; будоражатся они; не было бы какой слепой вспышки против христиан. Вреда много не сделают, а несколько крови пролить могут. Предусмотрительные, или излишне осторожные ученики советовали не принимать без опаски людей незнакомых, чтобы не пырнул кто ножом в бок.

И постройка храма возбуждает гнев многих японцев. Вот чтобы не подожгли, — этого–то я в душе опасаюсь, но надеюсь на Господа. Если он не охранит, то, конечно, с нашей стороны нет средств уберечь постройку от злых людей. Возможная охрана есть. Но ее, конечно, недостаточно, если не охранит Ангел Господень наш храм. «Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишися, зиждущий!»

23 марта/4 апреля 1889. Четверг.

Пожаловаться хоть бумаге на свое горе, коли живым людям не могу. А горе делается иначе, если оторвешь его от сердца и поставишь перед собой, — бессильной делается эта змея, перестает сосать кровь сердца, потом и совсем замрет. Горе же мое великое и нелегкое, и не всякому сказуемое. Пусть же оно здесь будет повергнуто, — к несчастью, не могу сказать погребено. Строки эти, если и попадутся кому, то разве после моей смерти, а «мертвые срама не имут»; потом же, тогда и дело будет яснее, тогда, ибо теперь темна вода во облацех. — Горе мое — сомнение в успехе дела Миссии. Третьего дня, вечером, при чтении писем провинциальных катихизаторов и священников со мной чуть не было истерики; ударил же я по столу так, что от сотрясения лампа загасла, потом чуть не расплющил маленький столик, причем и себе отбил мягкие части ладоней до того, что и теперь боль не совсем прошла. Вскрикнул неистовым голосом: «О, Боже мой, Боже!» и потом пошел браниться по–японски (пред секретарем Сергием Нумабе), — что–де «это мученичество, что исколол бы он меня копьями — для меня легче было бы, терпенье не может тянуться бесконечно — лопнет, — вот и у меня нет больше его, всех тут можно продать и купить, — все только деньги и деньги!» Невиноватый ни в чем Нумабе хладнокровно слушал, а потом, по слову моему: «Не могу больше сегодня слушать писем, — ступай же», — собрал хладнокровно бумаги и ушел. — Я же остался с отбитыми мякотями ладоней, порядочно нывшими, и полуразрушенным столиком, шагать долго, точно зверь в клетке. — Во всех почти письмах просьбы денег или трактаты о деньгах. Сегодня (то есть второго числа) в продолжении часа о. Ниицума прислал мальца с требованием денег для М. Нива, — это старому катихизатору–то, только что оставленному за то, что при жене соблазнил и растлил девушку, — давать 9 ен на жену и ребенка, тогда как он 12 ен на апрель еще прежде получил и не вернул, разумеется, в Миссию, хотя и отставлен от катихизаторства! Сказал я вчера о. Ниицума: «Присмотрите за Нива, — он плакал, каялся, — жалко его; быть может, помочь нужно, — немножко поможем»; разумел я не более 3 ен, которые доныне частно, из своего жалованья давал его жене на воспитание ребенка. А он 9 ен! Церковь за что же будет платить блуднику! Рассердило меня, и я, послав 3 ены, выбранил о. Ниицума, хотя и уважаю его. А тут в письмах: просьба денег от Якова Нива, из Кагосима, на его отца, еще 3 ены в месяц, тогда как 5 ен всегда дается и есть у старика еще два взрослые сына, кроме Якова, могущие служить и помогать ему, да и просьба до того огромная, что чтение ее заняло целый час, — это час–то пытки! Потому что тут видишь всю подлость льстивого и лгущего японца — православного христианина! — для того, чтобы выморочить шальной для него, но святой для Миссии — грош? — Потом трактат о деньгах Павла Кавагуци из этого мерзкого Вакуя, — потом требование на дорогу от священника Бориса Ямамура, уже 50 ен издержавшего путевых без всякой пользы, ибо нигде ни на йоту не управит и не поднимет, а только ропщет; а у него из <…> записные — Павел Минамото и Роман Фукуи, ровно ничего не делающие, только деньги на прожитье получающие из Миссии, и деньги немалые. Новое требование — 20 ен дорожных от о. Бориса и было соломинкой, переломившей хребет верблюда, для меня. Но это только вспышка; а постоянная, гнетущая меня мысль: будет ли в самом деле какая–либо польза из всех этих трат на Миссию? Если моя здесь жизнь потеряна, — это вздор; но если я всю жизнь мою граблю Россию, бедную Россию, столь нуждающуюся в воспитательных средствах, на ничто путное, на фантазию, на служенье материальным вожделениям этого бессовестного народа! Боже, — мысль об этом может свести с ума, не только разбить стол! И мысль эта гложет меня, — она и есть то мученье, которое заставляет меня сравнивать себя с мучениками, — без надежд на будущее.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});