разъяренным.
— Лада еще не знает.
— Не знает?! Ну до чего же ловок!.. И правда — зачем ей знать, бабье дело — сторона… Ну-ну, прими поздравления. Блестящая операция. Тонко, не подкопаешься. Без явного криминала. — Он все-таки немного успокоился.
— Я старался, — навязчиво придав голосу детскости, сказал Земский.
— Главное, как все просто!.. Я думал-гадал, что человек затеял, дурак не дурак. И как не догадался сразу!.. А ты всех обмишурил. Всех разом! И даже меня обвел вокруг пальца, а? Ха-ха-ха!.. Как в лохотроне.
— Так прямо и обвел, Александр Иванович? Вас, пожалуй, обведешь.
— Так ведь обвел! Не стыдно было папу обманывать?
Земского пробрало, он заговорил с ехидством:
— Но ведь это же бизнес, Александр Иваныч. Вы сами, помнится, учили, что бизнес — это чистой воды игра. Кто же в игре раскрывает карты? Один мой знакомый еще лучше говорит: бизнес — это наука обманывать. Как в картах. Да вы все это знаете лучше других в сто раз.
— Ха! Хороший афоризм. Хотя не лишен недостатков… Бизнес — наука обманывать… А не думал ты, что кто-то из тех, кого ты так ловко обманул, обидится?
— А здесь проблем никаких, Александр Иванович. Вы же деньги получили?
— Ну так, с этого все и началось. Смотрю по счетам — перевод суммы. Центик в центик и в срок! Как договаривались. Но я не в претензии. Я о других говорю.
— Все, кто спонсировал строительство, так же точно свои деньги получили. И даже с компенсацией.
— Так-то оно так. Но я и не о спонсорах говорю. Бояться надо не спонсоров. Они люди разумные. Бояться надо того, о ком в таких делах меньше всего думаешь. Бояться надо сумасшедших, которые тебе последние сто рублей от щедрот своих принесли, ха-ха-ха!.. Вот кто обидеться может. А уж если такой обидится, то обидится… А знаешь, почему?.. Да потому что обидится не за деньги, а за свое сумасшествие, за то, что ты насмеялся над ним. Ха-ха-ха!.. Они же, как клопы, они кусают, когда про них не думаешь… Ну ладно, совсем я тебя запугал… А что же ты молчишь, какую сумму взял в деле?
— Так ведь пока я не могу сказать ничего определенного. Еще дебит не подбит окончательно… Что взял, то взял.
— Ну-ну, хитрован. Ладно, не говори. Я и без тебя знаю, что не меньше миллиона взял. А то и все полтора!.. Ну что молчишь, прав я или не прав?
— В общем-то почти угадали.
— Вот то-то!.. Скажу я тебе, что для первого раза, для разгона, да, считай, на пустом месте, с дырой в кармане — очень и очень это неплохо. Очень… Я, помнится, первый миллион баксов зарабатывал пять лет. Пять лет! И у меня это были самые трудные деньги. Сечешь?
— Секу, Александр Иванович.
— А как же ты дальше мыслишь? Что у тебя сейчас за дела, что за планы?
— Планы есть, — спокойно сказал Земский.
— Ну ты это, приезжай, посидим, потолкуем за коньячком.
— Я коньячок не пью. И еще два года не смогу пить.
— Ах, ну да, да! Ха-ха-ха!.. А зато ведь дело сделал!.. Ну, так просто приезжай… Попьешь молока… Ха-ха-ха!
— Приеду. Спасибо за приглашение.
Наконец распрощались, отключили телефоны. Со сладким привкусом пренебрежения Земский выцедил:
— Жучара…
Он осмотрелся вокруг, испытывая странное чувство перемен, которое теперь, после такого разговора, вновь коснулось его. Все вещи, кажется, были на прежнем месте, и в то же время будто все изменилось, стало видеться резче, более подчеркнуто, стал замечаться налет пыли на стеклянной поверхности журнального столика и еще пыль — легчайшими штрихами на полировке письменного стола, в книжном шкафу, и книги — неровно, с наклоном вправо-влево. Да так это стало раздражительно в эту минуту, что открыл стеклянную дверцу и выставил книги на двух полках ровно — наклонил вправо.
После этого надел брюки, вернулся к зеркалу и вновь взялся за галстук. Официоза в одежде он не любил. А тут вдруг испытывал даже удовольствие от собственного вида. Уже просто так стоял перед зеркалом, осматривал себя — то правую щеку, то левую, вытягивая шею, никакого намека на щетину — выбрился до синевы. Лада вышла из душа, заглянула к нему, завернутая в огромное розовое полотенце.
— Мы не опаздываем?
— А кто нас торопит? Я же сам за рулем.
И почти тут же раздался звонок. И не в домофон, а сразу в дверь. «Кого принесло?.. Соседи?..»
— Открываешь? — Лада направилась в спальню.
Он улыбаясь пошел к входной двери, стал оглаживать на себе рубашку и прикидывать, ровно ли все-таки повязан галстук — кто бы ни был, а произвести хорошее впечатление на людей всегда приятно.
И уже в коридоре почувствовал такой сильный прилив холодного страха, что уши заложило и сердце заухало. И словно обмяк, остановился на мгновение. В ушах звенело: бояться надо сумасшедших… Как за спасением обернулся в сторону спальни — не крикнуть ли, чтобы она сама открыла, соврать, что не может подойти? Однако как же крикнуть? И что придумать? Осторожно приблизился к двери, посмотрел в глазок. И почувствовал, что сердце заколотилось еще сильнее.
На площадке стоял человек в темном капюшоне, так низко надвинутом, что лица не было видно. Земский задышал тяжело. Не открывать! Однако как же не открывать? Что придумать? Земский будто одеревенел, даже не спросил, кого принесло, стал открывать — сначала замок, потом бронзовый засов. Дверь, тяжелая, дубово-металлическая, в изящных наростах декора, подалась медленно. Сердцебиение стало бешеным, телу жарко, так что он машинально в последний момент стал ослаблять левой рукой узел галстука, правой крепко держась за массивную дверную ручку и питая надежду, что в последний миг успеет захлопнуть, но, как в детском кошмарном сне, все предметы — дверь, обводы коридора, и он сам, его руки, тело, приобрели немощное ватное движение.
Перед ним стоял тощий юнец в спортивной толстовке с капюшоном. В руках его была кипа бумаг. Пухлые губы юнца зашевелились и полились заученные бодрые слова:
— Здравствуйте, я представляю партию… и лично господина… не желаете ли вы… — И он еще что-то говорил, говорил, чего Земский не слышал. Но как только возникла пауза в его речи, Земский сказал медленно, негромко, но вполне четко:
— Пошел на х…
Паренек с саркастическим пониманием мотнул головой и без малейших намерений спорить направился к соседней двери.
— Нет, я тебе сказал, чтобы ты шел на х…, а не к моим соседям, — в тех же тонах произнес Земский.
Паренек опять мотнул головой и бодро побежал по лестнице вниз.