'Тяжелая вещь — международная политика, подумал тогда я. — Недаром, ещё ничего в ней не понимая, я её уже не любил'.
И все-таки я добился своего, и к берегам Скардара отправилась Четвертый имперский флот, состоявшая из восьми трехдечных и четырнадцати сорокапушечных кораблей. Помню, меня тогда позабавило, что флотов у Империи всего три, и этот перескочил свой номер. Для устрашения, что ли?
Правда, с самим Скардаром было не всё так благополучно, как я расписывал. Чтобы контролировать ситуацию в Скардаре, необходимо было моё в нем присутствие.
И оттуда поступила тревожная весточка. Ничего, если два раза сумел взять в власть, то на третий вообще всё как по маслу пойдет. Не стоит даже заморачиваться. Да и не нужно мне она, власть в Скардаре, если быть до конца откровенным. Но трабонскому послу обо всем этом знать необязательно.
— Вы думаете, это уже всё? Не обольщайтесь, господин Мейнт. Как только Трабон начнет военные действия, они начнутся не только на территории Империи, но и глубоко в тылу родного вам королевства. Мосты, военные склады, укрепления, снова мосты и опять склады будут взлетать на воздух чуть ли не каждую ночь. Вы ведь всё хотите познакомиться ближе с таким предметом, как капсомит? Выведываете, пытаетесь получить если не документацию на его изготовление, то хотя бы образцы. Нет ничего проще, завтра же вам его и покажу. Это вам не порох, скажу я вам. Это…
Так и не придумав, с чем его сравнить, я обратился к главам департаментов.
— Господа, я думаю, вам тоже будет интересно на него посмотреть. Впечатляющее зрелище. Представляете, куском капсомита с кулак величиной, можно разрушить до основания двухэтажный дом.
Загнул конечно, но кто же будет видеть, сколько его заложат? А взрыв будет, показательный во всех отношениях взрыв. И небесполезный взрыв, потому что им разрушат скалу, которая мешает уже одним своим присутствием. Пусть даже не всю скалу, а лишь её козырек, нависший над самой дорогой, но объем должен впечатлить всех.
Относительно взрывов в тылу Трабона я тоже немного покривил душой. Нет у меня ещё людей, способных выполнить диверсии в тылу врага. Но будут.
В тот вечер я удобно расположился на диване в кабинете Янианны. Она сама попросила меня побыть рядом с ней. Попросила своеобразно, заявив, что до нашей свадьбы всего неделя, и ей очень хочется, чтобы я всё время был на виду. Так, на всякий случай.
Я откровенно скучал, наблюдая за тем, как Яна с самым серьёзным видом перебирает какие-то бумаги, которых перед ней на столе лежала целая стопа. Она так мило хмурила брови, что я едва удерживал себя от того, чтобы не подойти и не поцеловать. Не хотелось мешать, ведь чем скорей она освободится, тем быстрей мы сможем заняться более приятными вещами. Сходить и навестить наших детей, например. С обеда не видели.
Когда я поинтересовался, чем она занята, тема действительно оказалась достойной того, чтобы хмуриться. Смертные казни.
Перед ней на столе были приговоры, и на каждом из них Яна должна была поставить свою подпись, утверждая приговор. И она пыталась разобраться, действительно ли человек заслуживает того, чтобы его лишили жизни. Тогда я шутки ради написал на листке три слова, заявив, что процесс можно значительно упростить, поставив в нужном месте запятую. Яна посмотрела на меня недоумевающе: Артуа, это же живые люди!
'Спасибо тебе девочка, — думал я, обнимая и целуя её. — За то, что ты такая, что не считаешь это рутиной, а видишь за бумажками живых людей.
Ошибки неизбежны, они были, есть и будут, но почему за чужие ошибки при вынесении приговора должна расплачиваться ты?
И я обязательно сделаю так, что ты избавишься от этого тягостной обязанности.
Потому что женщина создана для того, чтобы рожать людей, а не убивать их, пусть и таким образом'.
Затем мой взгляд упал на приговор, отложенный в сторону, на котором еще не было вердикта. Эрих Горднер, прочитал я, урожденный дворянин, барон, тридцати девяти лет, обвиняется в заговоре.
Сомнений быть не могло, это тот самый Горднер. Не мог он принимать участие ни в каком заговоре. Что я только что подумал о неизбежности ошибок? Но даже если это и так, у него будет возможность исправить если не чужую, так свою ошибку.
— Янианна — заявил я, — мне этот человек нужен живым. Проси что хочешь, я пообещаю все, что угодно, но мне он нужен.
Я уже приобрел поместье в ста пятидесяти лигах от столицы. Там и строения были подходящие: большой дом, чуть ли не замок, обнесенный высокой стеной. Ландшафт именно такой, что и нужен. Густой лес, недалекая река, близкие горы.
И уже начал собирать людей. И инструкторов, и учеников.
— Ты хочешь, чтобы эти люди были как Дикие? — спросила она у меня, после моего рассказа.
— Я хочу, чтобы умения Диких были только частью их подготовки. Там будут собраны лучшие учителя и самые способные ученики. Каждый из них будет непревзойденным мастером во всем, в чем только можно. Но Горднер нужен мне не для того, чтобы научить их махать остро отточенными железяками. Он сможет дать им главное — научиться жертвовать жизнью ради того, что они считают для себя святым.
И ещё подумал, но не стал произносить вслух. Если бы не Горднер, мы бы не были сейчас вместе…
Запах в Нойзейседе, темнице на острове посреди Арны, стоял ещё тот. Нойзейсед — тюрьма для особо опасных преступников и поэтому на мерах предосторожности в ней не экономили. Мы спустились всего два этажа вниз, а в голове уже шумело от грохота бесконечных открываемых и закрываемых дверей и скрежета замков на них. Очень хотелось извлечь из кармана платок и прижать его к носу. Вот, наконец, и нужная нам камера с толстой решеткой, заменяющая одну из стен.
Все свободны, и не следует вертеться на глазах, все равно не успеете. Вы даже представить себе не можете, каков он волчара, этот Эрих Горднер.
Было темновато, и казалось, что Горднер ничуть не изменился.
— Здравствуйте, господин барон. Рад видеть вас снова.
Эрих прищурился от света масляной лампы, которую я принес с собой.
— Здравствуй, Артуа. И как мне теперь тебя величать? Не сомневаюсь, что с той поры, как мы с тобой расстались, в твоей жизни многое изменилось.
— Да, это действительно так, Эрих. Но звать меня можно по-прежнему, как и привык — Артуа.
— Зачем пожаловал, по-прежнему Артуа?
Голос барона звучал не насмешливо, он был голосом смертельно уставшего человека.
— За вами, господин барон, за вами.
— Надеюсь, это не ты должен лишить меня того, чем я нисколько не дорожу?
Нет, Горднер, лишить я хочу тебя только одного — этой вонючей камеры. А вот дать смогу многое, если ты согласишься взять, конечно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});