Что епископ Конрад дал денег своему кузену на организацию разбойного набега в отместку Ротенбургу, не было тайной ни для кого. Теперь, когда победители стали сводить друг с другом счеты, зловещие тени грядущего омрачили их торжество, как омрачили и семейное торжество первого бургомистра, свадьбу Сабины фон Муслор с Альбрехтом фон Адельсгеймом, которую отпраздновал с таким блеском Эразм фон Муслор. На стене свадебного зала стояло, словно грозные слова «Мене, текел, фарес», кровавыми буквами начертанное Стефаном фон Менцингеном имя маркграфа Казимира Бранденбургского. Хотя он и отдал головы рыцаря Стефана и двух проповедников их злейшим врагам в обмен на благосклонность прекрасной Габриэлы, но этим не расквитался за нанесенные ему городом обиды. Ротенбургу пришлось уступить ему деревни, расположенные в Айшгрунде, отрезать семь хороших кусков в двух местах для округления владений его высочества и возместить издержки его похода на Ротенбург.
Кэте и Каспар — он тоже в крестьянской одежде — стояли у могилы Ганса Лаутнера, когда из собора св. Иакова вышел свадебный кортеж. Грянула веселая музыка, и шествие засверкало шелками, атласом, парчой и бархатом всех цветов радуги, пестрыми развевающимися перьями и золотом украшений. Но на лицах гостей, а особенно на лице невесты не видно было радости. С застывшим взглядом шла она под длинной фатой и брачным венцом в белом атласном платье с длинным шлейфом. Шла точно неживая, словно все происходящее вокруг вовсе не касается ее. Душа погасла в ней, и она не чувствовала больше ни радости, ни горя. Она знала, что Флориан Гейер предательски убит и что ее бывшая подруга царит, на положении фаворитки, в Ансбахе.
Кэте стало жаль новобрачной. Каспар, мрачно насупившись, ждал, пока пройдет кортеж. Случайно они с Кэте оказались на его пути, возвращаясь с преданного проклятию пустыря, где когда-то стоял его родной дом. Когда шествие, в сопровождении толпы зевак, скрылось из виду, Кэте взяла Каспара за руку, и они направились на Вюрцбургскую улицу и вошли в дом доктора Макса Эбергарда. У него теперь была большая практика. Очень многие подавали жалобы на крестьян, выдавая себя за жертвы восстания, и крестьяне шли к Максу в поисках защиты. Каспар тоже пришел в город, чтобы прибегнуть к его помощи. Он хотел жаловаться на магистрат и требовать возмещения за уничтожение отцовского имущества. Макс Эбергард узнал его, несмотря на крестьянское платье, и выказал живейшее участие к молодой чете, вспомнив, что хорошенькая спутница Каспара та самая покушавшаяся на Габриэлу девушка, которую он собирался защищать. Он высказал Каспару свое мнение: магистрат опирается на закон, пусть варварский, но все же закон, в силу которого все имущество государственных преступников подлежит конфискации. Каспару остается лишь просить о милости.
— Мне просить о милости у магистрата? Да скорей я положу голову на плаху!
— Да и вряд ли ваша просьба была бы уважена. Ведь вы сами принадлежите к числу черных козлищ, — отвечал Макс. — Эренфрид Кумпф, как мне передавали, умолял магистрат разрешить ему вернуться к семье, но ему было в этом отказано, хотя он лишь выполнял инструкции магистрата. Боюсь, что ему не видать больше Ротенбурга.
Это опасение оправдалось. Эренфрид Кумпф умер вдали от Ротенбурга и своих близких. Счастливей отделался Ганс Флукс, на которого гейльбронцы свалили всю вину за свое трусливое заигрывание с крестьянской революцией. Он пожаловался на отцов города в имперский суд и добился разрешения вернуться в Гейльброн и возвращения ему конфискованного имущества, поплатившись лишь легким штрафом.
Три крестьянина. С гравюры Альбрехта Дюрера
Печальней всего была судьба Венделя Гиплера. После кёнигсгорфенского поражения, когда Иорг Мецлер пропал без вести, Гиплер возобновил процесс против графов Гогенлоэ, которые теперь объявили, что государственному преступнику они ничего не должны. Желая продвинуть свое дело, он смело явился в Шпейер, на сейм, переодетый, с приклеенным носом, но был опознан, схвачен, подвергнут пытке и умер в тюрьме, снедаемый горькой мыслью о том, что дело, которому он отдал все силы своего широкого, прозорливого ума, дело освобождения его страны, потеряно безвозвратно.
Отнюдь не разделяя этой мысли, Макс Эбергард все же посоветовал Каспару и Кэте как можно скорее убраться из Ротенбурга. Не таков был обычай магистрата, чтобы великодушно выпускать на свободу попавших к нему в силки птиц. Но прежде чем уйти, гости должны откушать у него. Веселья при нынешних обстоятельствах от этого маленького пиршества, конечно, нельзя было ждать. На прощанье Макс Эбергард сказал Каспару:
— Да, мы живем в тяжелое время, но неисчислимые жертвы принесены не напрасно. Чего не добились мы, добьются наши дети.
— Да, и, на мой взгляд, господа поторопились праздновать победу, — сказал Каспар. — Прижать-то бедняка они прижали, до самой земли, но сломить — не сломили.
И в самом деле, потоки народной крови, пролитые господами, лишь приглушили огонь, но потушить его не смогли. Искры тлели еще долгие годы, и нередко то здесь, то там вспыхивало яркое пламя. Бесчисленные толпы бежавших от преследований — их называли бандитами, — скрывавшиеся в горах Швейцарии, в лесах, среди развалин замков, неустанно раздували это пламя, и кровавое зарево, пылавшее в небе от горевших господских домов и амбаров, напоминало о непримиримой ненависти побежденных к победителям. Эта ненависть была обоюдной.
Макс Эбергард не примирился с отцом, и когда через год, по окончании траура, он ввел Эльзу — дочь государственного преступника — в свой дом, между ним и патрициатом произошел окончательный разрыв. Но это нисколько его не смутило: он остался защитником бедняков.
Когда осенью Оренбах вновь возродился из пепла, Каспар женился на своей желанной Кэте. Ее брат Андреас, приехавший из Тауберцеля, благословил их союз. И точно свадебный факел в их честь, в ту же ночь запылал Гальтенбергштеттен — замок юнкера Цейзольфа фон Розенберга.
Под влиянием своей умницы жены Каспар скоро стал домовитым крестьянином. Зажатому в тиски народу было запрещено, под угрозой тяжких наказаний, вспоминать о событиях 1525 года. Но в каждой крестьянской хижине продолжали втихомолку говорить о них, и Каспар Эчлих меньше чем кто-либо позволял заткнуть себе рот. В долгие зимние вечера, когда соседи собирались вместе и под монотонное жужжание веретена предавались воспоминаниям о крестьянской революции, Каспар рассказывал о Флориане Гейере и доставал спасенное им под Ингольштадтом черное знамя с золотым восходящим солнцем. И в сердцах крестьян с новой силой возрождалась надежда, и они верили, что настанет день, когда взойдет солнце свободы и озарит своим сияньем закабаленный и порабощенный народ.
1898
Перевод осуществлен по изданию: Robert Schweichel «Um die Freiheit». Weichert — Verlag, 1948.
Обложка издания 1928 г.
Примечания
1
К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, Изд. второе, т. 7, стр. 345.
2
Георг Веерт (1822–1856) — немецкий поэт. Энгельс назвал его «первым и самым значительным поэтом немецкого пролетариата» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XVI. ч. I, стр. 155).
3
Меринг Ф., Литературно-критические статьи, М.—Л. 1934, т. II, стр. 222.
4
Там же, стр. 223.
5
Ф. Энгельс, Крестьянская война в Германии, М. 1952, стр. 4.
6
К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, Изд. второе, т. 7, стр. 345.
7
Фогт — в средневековой Германии полновластный представитель феодального владыки: в городе — наместник, в деревне — управляющий поместьем.
8
Шультгейс. — Этим термином в романе Швейхеля одинаково обозначаются: 1) в феодальной чиновной иерархии — окружной податной начальник (в данном случае — граф фон Верницер), 2) в деревне — выборный староста, посредник между крестьянами н феодалом и 3) в войсках — войсковой старшина, выборный начальник отдельного отряда.
9
К липе! — По старинному германскому обычаю, общинный суд и мирские сходы собирались под сенью развесистого дерева, чаще всего — липы.
10
Цвиккауские ткачи-проповедники. — В Цвиккау — промышленном центре Саксонии мелкие ремесленники, большей частью ткачи, образовали религиозное братство, проповедовавшее наступление тысячелетнего царства божьего на земле и установление социального равенства. В 1521 г. эти ткачи примкнули к Томасу Мюнцеру, проповедовавшему одно время в Цвиккау.