мы у Золотусского на его редакционной даче в Переделкине. Собрались на пикник. Я, заядлый грибник, немедленно обшарил участок леса, который был отнесен к даче Игоря. Было очень урожайное на грибы лето, и через полчаса я уже чистил, промывал грибы и клал их на сковородку, которую мне дала моя бывшая сокурсница, жена Игоря, Лера Тахтарова. Лера готовила великолепно, мы сидели за накрытым столом в беседке во дворе… Потом пили чай со свежесваренным Лерой вареньем. Обстановка была самая сердечная»{606}, – ностальгирует Геннадий Красухин.
Одиноко было в Переделкине Мариэтте Шагинян. Конец 1970-х годов. «Дом огромный, – свидетельствует Зоя Яхонтова, – двухэтажный, холодный. Жила она там совсем одна, посетители бывали нечасто. Из Дома творчества ей приносили обед, а в остальном ее потребности были так скромны, что даже лишнюю чашку было трудно отыскать. Все это производило тягостное впечатление, хотя сама она, похоже, ничуть от этого не страдала, потому что все ее мысли, вся жизнь была в работе». Среди редких гостей бывали люди необычные – бас Евгений Нестеренко с женой («мои цыплятки», – называла их хозяйка дачи), маршал Баграмян… Долгими зимними вечерами, развевая скуку и тоску, Мариэтте Сергеевне хотелось хоть с кем-то поговорить и она звонила Зое Яхонтовой, и когда телефон не отвечал либо был занят, очень сердилась по этому поводу.
Легко ли было получить дачу в Переделкине в 1970—1980-е годы, пусть без грибов, но с фанерным домиком? Как правило, в первую очередь получали те, кто и участвовал в распределении. И в этом прослеживается определенная логика советского образа жизни, выраженного крылатой фразой от Михаила Жванецкого: «Кто что охраняет, тот то и имеет. Ничего не охраняешь – ничего не имеешь». Иными словами, кто на чем сидит, тот то и имеет. Эфемерность такой привилегии, как литфондовская дача, стала очевидной с разрастанием Союза писателей. Всех обеспечить свежим воздухом было невозможно, бо́льшими возможностями обладали те, кто входил в писательскую номенклатуру – секретари, члены правления, главные редакторы. Как откровенно высказался уже в 1990-е годы один из бывших писательских начальников, мест у кормушки всем желающим не хватало, а посему держались за нее зубами и до последних сил.
Не связанному карьерными путами литератору, да еще и из провинции, да еще и не из писательской семьи (с годами выяснилось, что сыновья и дочери «совписов» тоже дружат с Пегасом), можно было стоять в очереди всю жизнь, о чем свидетельствует поэтесса Марина Кудимова: «Сейчас нам рассказывают о невероятном демократизме в Союзе писателей. Но на самом деле там были свои разряды и ранги, и мне путевка в Переделкино светила, в лучшем случае, лет через тридцать. Мой нынешний давний и добрый сосед Олег Григорьевич Чухонцев говорил мне, что очень долго не мог претендовать на Переделкино; он жил в Голицыне, в Малеевке и только и слышал: “Переделкино? Вы что! Там бессмертные живут!” Куда уж было мне, девочке из Тамбова?»{607}
Лишь развал СССР и ликвидация Союза писателей открыли перед многими писателями (не только из Тамбова) возможность переехать в Переделкино, когда немалое число ранее неприкасаемых и «бессмертных» жителей поселка покинули сей бренный мир, а оставшиеся потеряли то самое «бессмертие», как Кощей свою иглу в стоге сена. Переоценка советских ценностей выдвинула на первый план других писателей, достойных Переделкина, престиж которого нисколько не пострадал, а даже приумножился. Начался другой этап – приватизация…[22]
Механизм обретения заветного домика обрисовал Иван Стаднюк: «Арендные дачи – предмет раздоров между двухтысячным войском московских литераторов. Я арендую дачу, может, самую скромную в поселке, претерпевшую немало ремонтов и перестроек, которые обошлись Литфонду и мне лично в немалую сумму денег – на них уже можно было давно возвести богатый дворец. Но я дорожил “первородством” дачи: здесь вначале жил старый русский прозаик Бахметьев, потом мой фронтовой побратим Евгений Поповкин, а после его смерти дачу отдали в аренду мне. Впрочем, “отдали” – не то слово и не то понятие. В 1969 году, после кончины Поповкина, его вдова Людмила Евгеньевна, имевшая право (согласно уставу Литфонда) еще два года пользоваться дачей, сообщила в секретариат Союза писателей о том, что она готова отказаться от своей привилегии немедленно, если дачу отдадут в аренду кому-то из друзей покойного Е. Е. Поповкина – Ивану Стаднюку или Геннадию Семенихину. Об этом сообщил мне по телефону секретарь по организационным вопросам Союза писателей СССР К. В. Воронков – человек весьма деловой и строгий; он предложил мне написать соответствующее заявление в адрес секретариата. Когда я принес в “дом Ростовых” на улице Воровского бумагу, Воронков, принимая ее от меня, объяснил, что у него таких заявлений много десятков и вряд ли моя просьба будет удовлетворена. Я вспылил, напомнив Воронкову, что принес заявление не по своей инициативе, а по его “просьбе”, и покинул кабинет»{608}.
А дальше было так. В один из декабрьских дней 1969 года Иван Стаднюк был приглашен на прием в болгарское посольство, где в присутствии господина посла хмельной Воронков весело сообщил: «Можете поздравить Стаднюка! Сегодня наш секретариат постановил отдать ему в аренду дачу в Переделкине». Иван Фотиевич, уверенный, что в тот день никакого секретариата не было, решил Воронкову подыграть, пригласив посла в гости на свою новую дачу. На второй день, забрав у вдовы Поповкина ключи от дачи, он туда и переехал. Узнавший об этом Воронков потерял дар речи: «Что же ты, Иван, наделал?! Я ведь пошутил!» А Стаднюк уже и мебель перевез! Лишь через полгода усилиями Воронкова секретариат принял решение о предоставлении Ивану Стаднюку дачу в аренду.
Несмотря на то что Иван Стаднюк назвал свои мемуары «Исповедь сталиниста» и вроде бы должен был с радостью принимать то, что дают (пока не отняли), он довольно критически оценивал происходящее: «Литфонд получил сумму денежных отчислений, принесенных мной государству доходов, такую, что можно было б построить еще один дачный городок. Только жаль и даже стыдно перед всем миром, что из многомиллионных доходов, получаемых нашим государством от труда писателей, им же, писателям, перепадают жалкие крохи, хотя находятся завистливые борзописцы, готовые выворачивать чужие карманы и возводить иных романистов в ранг миллионеров. Впрочем, даже грабительская политика Советского государства по отношению к своей творческой интеллигенции все-таки позволяла ей в послевоенные и застойные времена материально жить не в бедности, а то и в достатке…»
Писателей и их детей сближали общие спортивные интересы. Дочь Льва Ошанина вспоминает: «Мы в свои юные годы, как правило, общались довольно тесно: толпой гуляли, танцевали, встречали рассветы на скатах к железной дороге, ходили друг к другу в гости, по-домашнему пересекались с родителями друг друга, играли у кого-нибудь дома в игры, разговаривали, читали стихи,