Читать интересную книгу Ангел тьмы - Калеб Карр

— Умный человек, — пробормотал доктор, глядя, как мистер Дэрроу царственно общается с журналистами: поведение его демонстрировало, что чикагский юрист чувствует себя на этом процессе весьма уютно.

— О да, — вставил мистер Пиктон, присоединяясь к нам. — Умный ханжа-педант, да еще и в народном поплиновом рубище. — Принявшись паковать свой портфель, он еще раз засмеялся. — Из тех людей, кого проще всего вывести из себя!

— Ты несомненно старался на славу, Руперт, — сказал мистер Мур, качая головой. — В самом деле хочешь провести этот процесс в перебранках с ним?

— Уверен, что доктор согласится со мной, Джон, — ответил мистер Пиктон, сунув неприкуренную трубку в рот. — В том, что человек, пребывающий в постоянном раздражении, намного более склонен к ошибкам суждения, чем в любом ином случае.

— Да, я понял, что это и была ваша цель, мистер Пиктон, — заключил доктор. — И вы ее превосходно добились.

— О, ерунда, — констатировал мистер Пиктон, взяв портфель под мышку. — Такие адвокаты, как я уже говорил вам, обычно считают, что относительно роли спасителя даже сам Иисус Христос не научил бы их ничему новому. Доставать их — все равно что падать с бревна, правда. Что ж! Открытие прошло хорошо, но я бы произвел перегруппировку и приступил к следующим нашим шагам, если вы не против, доктор. — Вновь вытащив часы, мистер Пиктон взглянул на них. — Можем поговорить у меня в конторе, если хотите.

— Конечно, — согласился доктор, направляясь по проходу мимо маленькой группки газетчиков, все еще забрасывавших вопросами мистера Дэрроу и мистера Максона. Они попытались было привлечь и мистера Пиктона, вполне предсказуемыми вопросами: не было ли обвинение Либби Хатч актом безрассудства, какие мотивы могут быть у матери для убийства собственных детей, не должна ли такая женщина быть сумасшедшей, — и тому подобное. Но мистер Пиктон был к этому готов, и весьма ловко отболтался от сей шайки, не сказав ничего существенного и все время отсылая их обратно к мистеру Дэрроу, который, несомненно, сможет поведать гораздо больше интересного, чем какой-то скромный заместитель окружного прокурора.

Уже в своем кабинете мистер Пиктон сказал нам, что главная его забота в данный момент — выяснить, кто из горожан сможет стать лучшими присяжными по этому делу, и составить список вопросов, способных выделить этих людей из прочих вызванных кандидатов. Он спросил мнения доктора на этот счет и получил быстрый ответ: лучшими потенциальными присяжными будут бедняки, предпочтительно фермеры — те, кто ведет нелегкую жизнь и чьи семьи хорошо знакомы с трудными временами. Такие люди лучше всего знают, как легко личные конфликты и денежные вопросы могут привести к насилию, даже в тех семьях, кои кажутся со стороны счастливыми и мирными: они, скорее всего, видывали или по крайней мере слыхали о существовании женщин, нападавших на своих детей, когда дела оборачивались особенно удручающе или печально, и не склонны разделять мнение более зажиточных людей относительно чистоты женских помыслов и действий. Мистер Пиктон сказал, что рад слышать все это, поскольку оно в точности совпадает с его собственным мнением, — теперь оставалось найти способы вычислить таких людей, не дав мистеру Дэрроу прознать об этом.

Главной же задачей доктора по-прежнему оставалась подготовка Клары Хатч к предстоящим событиям: теперь, когда мы познакомились с мистером Дэрроу, было вполне очевидно — он достаточно умен, чтобы найти массу способов смутить Клару и выставить ее не столько лгуньей, сколько сбитой с толку маленькой девочкой, которая на самом деле не помнит настоящих обстоятельств случившегося, а все остальное ей вдолбило обвинение. Скорее всего, сказал доктор, мистер Дэрроу предпримет сие в самой сердечной и дружелюбной манере, и Клара будет склонна в итоге с ним согласиться. Потому ее нужно как следует убедить в том, что даже на вид приятный и уважаемый человек может расставлять ловушки: это она и сама, разумеется, знала на собственном опыте, но, возможно, не до конца приняла своим, как выразился доктор, «активным сознанием».

В выходные и понедельник на доктора ложились двойные обязанности, поскольку дни ему предстояло проводить за подготовкой Клары, а ночи — опрашивая Либби Хатч и оценивая ее психическое состояние. Я сам проходил эту процедуру с доктором и наблюдал, как он проводит ее для других, и потому имел общее представление о том, что произойдет в подвальной камере Либби: почти никаких расспросов насчет убийств, или же ничтожно мало — просто ряд произвольных вопросов о детстве женщины, ее семье и личной жизни. Либби по закону обязана была содействовать доктору, хоть это и не означало, что она не попытается манипулировать своими ответами, дабы ввести его в заблуждение. Но я видывал, как подобные штучки с ним пытались выкидывать и преступники куда покруче — и потерпели неудачу; похоже, у Либби не было особых шансов на успех, даже при всей ее сообразительности. Но все равно я знал, что это будет довольно занимательная череда встреч, и надеялся, что у меня найдется время поприсутствовать на некоторых.

Впрочем, сие казалось маловероятным, поскольку за те дни, что оставались до начала процесса, скука нам определенно не грозила. Айзексоны — к которым теперь присоединился мистер Мур, готовый воспользоваться любым предлогом, лишь бы вернуться к игорным столам Саратоги, — приступили к выяснению того, каких свидетелей и экспертов мистер Дэрроу собирается пригласить, а также к попыткам вычислить его стратегию, насколько это возможно. Мисс Говард по-прежнему намеревалась найти кого-нибудь, кто был бы родственником Либби Хатч или же имел представление о ее детстве — и, похоже, мне предстояло помогать ей в поисках, по меньшей мере, до вторника. Это вообще-то не особо меня воодушевляло — ведь сейчас мне уже казалось, что мы определенно гоняемся за призраками. Я бы с куда большим удовольствием поехал в Саратогу с мистером Муром — но понимал, сколь важно дело мисс Говард, и постарался принять это задание с тем же воодушевлением, кое проявил Эль Ниньо от перспективы продолжить исполнять роль телохранителя «леди», ставшей его изначальной благодетельницей.

Но добрые намерения и труд без продыха окупаются не всегда: к выходным мы так и не выискали ничего, что могло бы сойти за нужную информацию. Все начинало выглядеть так, будто кто-то намеренно постарался стереть с лица земли все следы существования Либби. Путешествия в итоге завели нас изрядно на север, к южным берегам озера Джордж и оконечности Адирондакского леса — и пусть эти окрестности становились все прекраснее, а городки все меньше и встречались все реже; большая часть дня уходила на то, чтобы добраться до них, а потом почти весь вечер возвращаться обратно. Но по крайней мере одно было ясно наверняка: если Либби Хатч действительно родилась и выросла в одном из городов округа Вашингтон, ни она, ни ее семья никогда не отъезжали далеко от дома — если, конечно, она не убила их всех много лет назад; и эта идея все больше и больше овладевала моими мыслями в долгих, бесполезных поездках от поселка к поселку. Мисс Говард же, похоже, перспектива продолжения поисков иголки, которой, возможно, вовсе и не было в нашем стогу сена, вдохновляла не более, чем меня; и я знал, что она заодно разделяет и мое желание поприсутствовать на одной из бесед доктора с Либби Хатч. Но она все равно продолжала привлекать нас с Эль Ниньо к работе, зная, что любой ключик к прошлому Либби, который можно использовать в суде, принесет намного больше пользы, чем наше развлечение битвой умов, происходившей в подвале здания Боллстонского суда.

Впрочем, мы получали еженощные отчеты об этих встречах, когда рассаживались вокруг обеденного стола мистера Пиктона за тем, что с учетом нашей деятельности обычно оказывалось очень поздним ужином. Во время первой из таких трапез доктор объяснил, что отношение Либби к нему было типично переменчивым: начала она с выражений глубокого оскорбления, словно доктор причинил ей некую намеренную боль, попытавшись обвинить не только в похищении девочки Линаресов, но и в смертях детей, за которыми она ухаживала в Нью-Йорке, и в убийствах собственных детей заодно. С ее стороны начать с этого было весьма хитро, сказал нам доктор: осознанно или нет, Либби пользовалась тайным страхом каждого перед обвинением матери в ужасных преступлениях в отношении детей, за которыми ей полагалось присматривать, и оптимистическим убеждением общества в том, что «миф о материнском воспитании», как его называла мисс Говард, на деле крепок и надежен, что твои Скалистые горы. Но едва стало ясно, что доктор не собирается позволить своему беспокойству взять верх над интеллектом, Либби быстренько перешла к другой роли, знакомой ей не меньше: роли соблазнительницы. Она начала жеманно поддразнивать доктора насчет тайных стремлений и желаний, должно быть, крывшихся за его бесстрастной, дисциплинированной наружностью. Это, разумеется, тоже ни к чему не привело, так что в итоге она была вынуждена понадеяться на последнюю из привычных своих линий поведения — гнев. Отбросив действия жертвы и искусительницы, она обернулась грубиянкой, раздраженно уселась в камере и на вопросы доктора начала отвечать коротко и обиженно, причем ему было ясно, что многие из ответов — откровенная ложь, — и подчеркивать свои утверждения, сообщая, как он однажды пожалеет, что вообще с нею связался. Но она не понимала, что сама эта перемена поведения с доктором — именно то, что он хотел выяснить: способность Либби анализировать его намерения и выдумывать последовательность разных, но тщательно спланированных ответов, свидетельствовала, что, как он всегда и подозревал, ее поведением не властвовало никакое серьезное психическое заболевание или умственное расстройство. Один тот факт, что ей хватало ума сочинять хитрые, лживые ответы на его расспросы — каждый из которых долженствовал служить некой большей цели, — служил доказательством того, что она вменяема не хуже остальных.