Читать интересную книгу Через тернии – к звездам. Исторические миниатюры - Валентин Пикуль

Жизненный конец “спасителя” был отвратителен!

Все давно пропито, в людях он вызывал лишь брезгливость. По привычке он еще пытался что-то бормотать о своем “подвиге”, но его уже никто не слушал. Рюмочку нальют – и спасибо! Комиссаров-Костромской чем-то напомнил мне Хрипушина из повести Глеба Успенского “Нравы Растеряевой улицы” – только герой Успенского был крупнее, самоувереннее и выступал с большим апломбом!

Россия вступала в новую эпоху…

Она исключила Комиссарова-Костромского из своей памяти.

Она воскрешала в памяти образ Дмитрия Каракозова.

Всеми забытый, влача жалкое существование попрошайки, “спаситель” загнулся после очередного запоя.

Добрый скальпель Буяльского

Для начала раскрываю том истории Царскосельского лицея, выпущенный в 1861 году… Читаю: “Извлечение из тазовой полости инородного тела, воткнувшегося снаружи через овальную дыру, сделанное профессором анатомии статским советником Буяльским”.

Не будем придираться к огрехам языка прошлого…

Случилось это в 1833 году; занятия в Лицее кончились, и мальчики резвились. При этом один из них подшутил над другим “самым неразумным и безжалостным” образом. Когда двенадцатилетний Алеша Воейков садился на скамью, он “подставил ему стоймя палочку из слоновой кости”; палочка длиною с указку переломилась, и “когда сей несчастный ребенок от сильной боли соскочил”, то при сокращении седалищных мышц палочка сама по себе вошла в глубь его тела, словно шпага, разрывая внутренние ткани ребенка… Глупая забава грозила смертельным исходом.

Директор Лицея, генерал Гольтгойер, был испуган:

– Что скажет государь, если узнает? Мы же ведь не в диком лесу живем, а в самой резиденции его величества… О Боже!

Алеша Воейков кричал от нестерпимой боли.

– Терпи, – говорил ему генерал. – Сам виноват.

– Чем же я виноват? – плакал мальчик.

– Надо было смотреть, куда садишься…

Но скрыть происшедшее было нельзя, и только на следующий день решили позвать царского лейб-хирурга Арендта. Когда он пришел в лазарет, Алеша Воейков уже не мог согнуть ногу.

– Где больнее всего? – спрашивал Арендт.

– Везде больно, – отвечал лицеист…

Арендт говорил при этом уклончиво:

– Положение слишком серьезное. Тут нужен консилиум…

Пришли из царского дворца другие врачи, крутили Воейкова так и сяк, пытались прощупать палочку в его теле, но им это не удавалось. Гольтгойер твердил лишь одно:

– Что скажет государь, если узнает об этом? Это же конец всему… Господа, да придумайте же наконец что-нибудь!

На третий день хирурги сообща нашли выход:

– Посылайте карету за Ильёй Буяльским…

Буяльский прибыл. Лейб-хирурги, боясь ответственности, уклонились от ассистирования ему при сложной операции.

– Генерал, – сказал Буяльский директору Лицея, – в таком случае прошу подержать мальчика лично вас…

Проклятая указка не прощупывалась ни там, где она вошла в тело, ни там, где бы она должна торчать своим концом.

– А если оставить так, как есть, – наивно предложил Гольтгойер, сам измучившись. – Ведь живут же солдаты с пулями в теле.

– Э-э, генерал! Нашли что сравнивать… пулю с указкой!

Тонкий серебряный щуп погрузился в тело ребенка. Буяльскому никак не удавалось прощупать обломленный кончик указки. Прошло уже более двадцати минут, а среди обнаженных скальпелем мускулов все еще не было видно палочки… Наконец он ее нащупал.

– Вот она! Уже пронзила поясничный мускул…

Обхватив ее конец щипцами, Буяльский (человек большой физической силы) извлек “инородное тело” на тридцать четвертой минуте после начала операции.

– Теперь согни ногу, – сказал он. – Гнется?

– Ага, – обрадовался Алеша Воейков.

– Жить будешь долго, – попрощался с ним Буяльский. – Но генерал прав: прежде, чем садиться, посмотри, куда садишься…

Эта опасная по тем временам операция вошла в историю русской хирургии, а путь в науку был для Буяльского совсем нелегким.

Столичную медицину представляли в основном немцы. Это было нечто вроде замкнутой корпорации, в которую посторонние не допускались.

“Пока я буду медицинским инспектором, – говорил лейб-медик Рюль, – ни один русский врач не получит практики в учреждениях столицы!” Но среди этих пришлых “светил” попадались и честные натуры, вроде нарвского уроженца Ивана Федоровича Буша; он и приметил Буяльского, когда тот еще учился на третьем курсе Медицинской академии.

– А ты хорошо рисуешь, – сказал ему Буш.

– Ранее мечтал быть художником или архитектором.

– Молодец, – похвалил его Буш. – Между художеством карандаша и движением скальпеля есть много общего. Как это ни странно, но хирургия и живопись соприкасаются: их роднит знание анатомии.

Буяльский стал посещать клинику Буша, который так привык к своему ученику, что вскоре доверил ему ведение операций.

– Только не бери примера с хирургов, хвастающих, что успевают разрезать и зашить человека, пока не искурилась их сигара.

– Паче того, Иван Федорович, – отвечал Буяльский, – пепел сигары иногда падает в рассеченную скальпелем полость…

Завершилась война с Наполеоном, столичные госпитали были переполнены инвалидами, молодой ординатор Буяльский в 1815 году имел около четырехсот больных солдат, которых следовало поставить на ноги… Как-то в клинику поступил старик по фамилии Цалабан, крайне раздражительный, настаивавший, чтобы его оперировал непременно сам профессор Буш.

– Это уже развалина, – говорил про него Буш.

Но “развалина” оказалась настырной:

– Режь меня… не бойся… сто рублев дам!

Буш, оперируя, нечаянно поранил множество артерий. Кровотечение было так велико и так стремительно, что грозило смертью, и Цалабан впал в глубокий обморок… По причине крайней близорукости Буш близко наклонялся к ране, и кровь, словно из шприца, брызгала ему в лицо. Профессор отбросил скальпель:

– Проклинаю себя за то, что взялся за этого старика. Илья, скорей накладывай лигатуры… Делай сам, как знаешь!

Буяльский наложил на вены зажимы и спас человека.

– Хорошо, – сказал Буш. – Тяни его из могилы дальше…

Буяльский выходил Цалабана, который, оправясь, стал совать в руку Буша 100 рублей. Буш передал их Буяльскому:

– Илья, вот твой гонорар… Держи! А ты, – сказал он Цалабану, – благодари не меня, а этого молодого человека: не будь Буяльского, и ты бы давно зажмурился…

В это время жители Петербурга много страдали от аневризмов – закупорки сосудов. Современник пишет: “Лигатуры больших артерий считались тогда самыми важными операциями, и кто сделал одну из подобных – тот прославлялся на всю жизнь, будь он даже самый посредственный хирург”. Когда на поврежденную вену накладывали лигатуру, в анатомический театр собиралась масса зрителей, на почетных местах восседали генералы от медицины. В 1820 году как раз готовилось такое торжество: оператор А. Гибс обещал наложить лигатуру на ключичную артерию больного, а знаменитый Арендт вызвался быть ему ассистентом. Предварительно они оба как следует натренировались на трупах и были уверены в успехе операции. Собрались видные врачи Петербурга, пришел толстый и важный англичанин Якоб Лейтон, главный врач российского флота. Все расселись, предвкушая удивительное зрелище…

Гибс начал операцию. До артерии так и не добрался, а кровь уже заливала пол, и Гибс выглядел растерянным.

– Как быть? Идти мне с ножом еще глубже?

– Идите глубже. Артерия где-то неподалеку…

– Вот она! – воскликнул Гибс.

– Держите ее, не выпускайте, – поучал его Арендт.

Наложили лигатуру. Хотели зашивать. “А между тем, – пишет очевидец, – аневризма, причина всех хлопот, бьется по-прежнему”. В зале возникло беспокойство. Зрители привстали с мест. Арендт, явно струсив, хлопотал над больным, успокаивая собрание:

– Обычная anomalia wasorum, какие часто случаются…

Но тут честный Якоб Лейтон треснул в пол тростью:

– Черт побери, почему я не вижу здесь Буяльского?

Возникло замешательство. Буяльского не пригласили по той причине, что он… русский! А этот англичанин, чуждый интриг, стучал своей дубиной, гневно рыча:

– Я еще раз спрашиваю – отчего нету Буяльского? Я же вижу, что вы зарезали человека и сами не знаете, что делать.

Илья Васильевич жил недалеко, быстро приехал.

Легонько, но решительно отстранил Гибса и Арендта.

– Операторы искали subclavia, но, не найдя ее, разрезали ни в чем не повинную dorsalem scapulae… Сейчас исправлю!

Буяльский завершил операцию. Лейтон взмахнул палкой:

– Всех зову к себе… на обед!

За пиршеством до тех пор пили за здоровье Гибса и Арендта, пока это не надоело флотскому Лейтону:

– Я не для того позвал сюда, чтобы вы пили и ели за здоровье мясников… Ур-ра, господа, ура Буяльскому!

Историк пишет: “Для Буяльского с этого времени закрылись все пути… ядовитая ненависть немцев преследовала его до гробовой доски”. Илья Васильевич был женат, имел дочерей и нуждался, когда открылась вакансия на место хирурга при Казанском университете. Жене он сказал: