Но я отнюдь не хотела тебя терять, поскольку прекрасно понимала, что такая любовь бывает только раз в жизни. Когда-нибудь, как-нибудь я собиралась совершить что-нибудь выдающееся, как сделал это ты, переступив через границы обыденности и написав свои шедевры. Я хотела быть такой, как ты!
Надеюсь, ты сможешь меня понять. Ты знаешь, что это такое — не только любить человека, но и стараться быть похожим на него? А ты был именно таким человеком — больше других заслуживающим, чтобы его любили. И я не мыслила себе жизни без тебя.
Так или иначе, я собиралась каким-то образом помочь тебе, да и себе тоже, выбраться из западни. Ведь должен же быть какой-то выход!
И на меня нахлынули воспоминания. Перед моим мысленным взором встали все случаи, когда я попадала в переплет. Побег из аэропорта, когда мне чудом удалось улизнуть от дяди Дэрила. Бегство по пожарной лестнице в отеле в Европе, когда кинокомпания хотела заставить нас заплатить по чужим счетам. Полицейскую облаву в Лондоне, когда я грудью закрыла дверь, заговаривая копам зубы, пока мама спускала травку в унитаз. А еще тот случай в Испании, когда мама отрубилась на ступенях «Палас-отеля» и я умоляла не вызывать «скорую помощь», объясняя мамино состояние сонливостью от лекарств, и искала хоть кого-нибудь, кто мог бы помочь мне донести ее до нашего номера. Нет, должен же быть хоть какой-то выход, непременно должен быть, и у меня из головы не шли слова Олли Буна, что против силы можно действовать только силой.
Но вот в том-то и проблема, что у меня больше не было сил. Патовая ситуация была, а вот сил — нет. И разве найдется человек, способный оттащить от нас всех собак?!
Хотя нет. Пожалуй, найдется. Есть такая особа, и она всегда была центром Вселенной. Более того, она была богиней, суперзвездой. И они беспрекословно слушаются ее.
Я подняла трубку и набрала номер телефона, который ношу с собой в сумочке с тех пор, как убежала из дома. То был номер телефона, стоявшего на маминой прикроватной тумбочке.
Шесть тридцать. Мама, должно быть, не уехала на студию. А скорее всего, даже еще не встала. Три длинных гудка, и вот я уже слышу ее знакомый шелестящий голос и похожее на вздох едва слышное слово «алло».
— Мама, это я, Белинда, — сказала я.
— Белинда, — прошептала она так, словно боялась, что нас могут подслушать.
— Мама, ты нужна мне! Еще никогда в жизни ты не была мне так нужна, — произнесла я.
Она не ответила.
— Мама, я живу в Сан-Франциско с одним человеком. И я люблю его. Он очень добрый и хороший. И только ты можешь сделать так, чтобы нам не мешали.
— Ты говоришь о Джереми Уокере? — спросила она.
— Да, мама, именно о нем, — ответила я и, набрав в грудь побольше воздуха, продолжила: — Мама, но все не так, как рассказал тебе Марти. До вчерашнего дня этот человек, клянусь, понятия не имел, кто я такая. Возможно, он что-то подозревал и все такое, но наверняка ничего не знал. Но сейчас уже знает, и ему очень-очень плохо. Он сбит с толку и не понимает, что ему делать, а потому мне нужна твоя помощь.
— Ты правда не… не живешь с Марти?
— Нет, мама, и не жила с ним с того самого дня, как уехала.
— А что там за история с картинами? С картинами, что он написал.
— Мама, они прекрасны, — ответила я и, когда пауза затянулась, набралась мужества и добавила: — Мама, это как фильмы Фламбо, в которых ты снималась в Париже. Настоящее искусство. Самое что ни на есть настоящее. Мама, пройдет еще немало времени, прежде чем кто-нибудь их увидит. Но сейчас меня волнует другое…
Но она опять не ответила. И тогда я попробовала рискнуть, как не рисковала еще ни разу в жизни.
— Мама, ты мне должна, — тихо сказала я. — И сейчас я говорю с тобой, как Белинда с Бонни. Да, мама, ты мне должна. И ты, мама, это знаешь не хуже меня.
Я ждала, но она упорно продолжала молчать. Я чувствовала, что хожу по краю пропасти. Один неверный шаг — и я внизу.
— Мама, помоги мне. Пожалуйста, помоги. Ты мне нужна.
И я вдруг услышала, что она плачет. А потом она спросила упавшим голосом:
— Белинда, что я должна для тебя сделать?
— Мама, ты можешь приехать в Сан-Франциско прямо сейчас?
В одиннадцать часов в аэропорту Сан-Франциско приземлился самолет киностудии, и когда она спускалась по трапу, то вид у нее был такой, что краше в гроб кладут. Я еще не видела ее настолько худой, а лицо, без единой морщинки, напоминало маску. Голова была, как всегда, опущена. И она явно избегала моего взгляда.
По дороге в город я рассказала ей о тебе, о твоих картинах и поинтересовалась, смогла ли она понять из снимков, насколько они хороши.
— Я знакома с творчеством мистера Уокера, — ответила мама. — Когда-то я читала тебе его книги. Разве ты не помнишь? У нас были все. Когда мы приезжали в Лондон, то я всегда старалась купить его новую книгу. Иногда Триш присылала их из Америки.
При этих словах я почувствовала, будто мне в сердце вонзили нож. Я вспомнила, как мы лежали рядышком и она читала мне вслух. Декорации то и дело менялись: Париж, Мадрид, Вена… Но непременным атрибутом всегда были двуспальная кровать и ночник на прикроватной тумбочке. И она — такая родная и близкая с вечной книжкой в руках.
А теперь она превратилась в незнакомку — похожую на монашку чужую женщину в накидке с опущенным на лицо капюшоном.
— Я не верю, что ты не рассказывала ему обо мне, — произнесла мама.
— Нет, мама. Я ничего ему не говорила. Ни слова, ни полслова.
— Уверена, что ты наговорила ему обо мне гадостей. Я знаю, что ты рассказала ему обо мне и Марти, а еще о том, что произошло между нами. Даже не сомневаюсь.
Но я поспешила разуверить маму. А потом рассказала ей, как все было на самом деле. Как ты пристал ко мне с расспросами, а я взяла с тебя слово ни о чем не спрашивать, и тогда твой адвокат принялся наводить справки насчет Сьюзен Джеремайя, так как у меня в комнате висели постеры с ее изображением.
Не знаю, поверила она или нет. В любом случае я начала ей объяснять, что она должна сделать. Попросила ее поговорить с тобой, сказать, что она не возражает против того, чтобы мы были вместе, и тогда мы ее больше не побеспокоим. А она со своей стороны отзовет детективов и юристов. Остановит дядю Дэрила и оставит нас в покое.
— А где гарантии, что ты останешься с этим человеком?
— Мама, я люблю его. Такая любовь бывает лишь раз в жизни и то не у всех. Я не способна его бросить, если, конечно, он сам от меня не уйдет. Но если ты с ним поговоришь, он останется. Он продолжит писать картины. И он будет счастлив. Мы оба будем счастливы.
— Но когда он выставит картины, что тогда?