славно, пусть ловят меня на другой улице. А я передумал и решил вернуться на набережную.
Брошенный всеми негр мечется по тротуару, не зная куда бежать. Я из-за выступа стены безо всякого сочувствия наблюдаюего мучения. В машину его вспешке не посадили, так что теперь он скорее всего отправится докладывать о своих успехах. Не станет же он вести разговоры на столь щекотливые темы по телефону. Поэтому я решаю не сдерживать своего любопытства и, совсем как дворняга, начинаю гоняться за своим «хвостом».
Хотя на самом деле о гонке и речи нет. Незадачливый «хвост» уныло плетется по набережной. Ему и в голову не приходит обернуться. Дважды свернув на пересечении каналов направо, он оказывается на Мауритскаде. Зайдя в телефонную будку, неумелый преследователь бросает всего несколько фраз и, повесив трубку, принимается с несчастным видом топтаться на тротуаре.
А я усаживаюсь на скамейку у чугунной ограды канала, находчиво замаскировавшись газетой. Всего через несколько минут к поникшему негру вразвалку приближается широкоплечий лощеный молодой человек в модном светлом костюме. По моим наблюдениям, он вышел вон из того трехэтажного кирпичного особняка в квартале от нас.
Молодой человек молча выслушивает короткий рассказ негра, и его реакция оказывается вполне естественной. Презрительно сплюнув на асфальт, он также молча возвращается вособняк, вто время как негр еще ниже свешивает голову и плетется в обратную сторону.
Я провожаю взглядом молодого человека и медленно открываю рот. Почти у самого крыльца дома тот сталкивается с выходящим из двери Йостом — тем самым преподавателем, что вел лекцию в день моего приезда в Гаагу. Ясно улыбнувшись, Йост раскланивается с парнем, что-то говорит на прощание и, склонившись по своей привычке вперед, торопливо направляется по набережной в мою сторону. Он шагает, низко опустив седую кучерявую голову, и что-то бормочет себе под нос.
Йост проходит, даже не глянув в мою сторону. А я, гонимый любопытством, направляюсь к загадочному особняку. Но в нем нет ничего необычного. Мауритскаде, 12. Дом старого красного кирпича, свежие белые рамы, четыре каменные ступеньки, традиционная зеленая лакированная дверь со сверкающими медными ручками. И, как издевка, четыре вывески: «Фонд содействия развивающимся экономикам», «Институт проблем развития», «Общество изучения древних культур» и «Союз экологических обществ». Иди ищи нужный.
Чтобы вас всех разорвало. Даже если откинуть любителей древних культур, которые звучат безобиднее других, остается еще три организации. Скорее всего, они совсем небольшие, но от этого не легче. Откуда взялся этот парень в костюме?
Ладно, хорошо уже-то, что у меня наконец есть сразу две загадки, над которыми можно ломать голову. Отгадками займемся завтра. Вообще, судя по всему, мне предстоит довольно долгий период нудного сбора информации и наведения справок. Надеюсь, ожидания сбудутся и на ближайшее время мои противники возьмут некоторый тайм-аут. Поймав такси, еду на вокзал, чтобы вернуться в Гаагу.
* * *
Несколько дней ничего не происходит. Поездки на автобусе в институт и обратно, во время которых я размышляю о своих проблемах, семинары, на которых я занимаю голову своими проблемами, вечера в гостинице, когда невозможно думать ни о чем, кроме своих проблем. На улице я провожу как можно меньше времени, дабы не вводить противника в соблазн, и только пару разе Биллом покидал вечером гостиницу, отправившись на дружеские посиделки. Но завтра все-таки придется вместо обычного расписания заняться делами. Чтобы опять-таки хотя бы как-то попытаться решить свои проблемы.
В столовой института стоит гул: после семинаров слушатели сбежались из залов главного здания и вилл. С гомоном они загружают подносы и рассаживаются за столами. Поодаль сидят Билл и Азат. Они сегодня решили посвятить вечер амурным утехам, поэтому за обедом отсели от меня и пытаются уболтать двух молоденьких китаянок. Вернее, убалтывает Билл, а верный своей манере Азат заливается громким смехом, изредка повизгивая. Он неисправим. Китаянки переглядываются и едва слышно посмеиваются.
С содроганием разглядываю стоящий передо мной очередной обед, с которым предстоит вступить в схватку. Голландцы вобрали в свою кухню блюда всех народов Азии. Может быть, это свидетельствует об их открытости, но прием пиши в этой стране сопряжен с получением массы излишне острых ощущений. Столовую в институте содержит пара полных и опрятных голландцев. Жена раскладывает еду, а муж сидит за кассой, оба они чрезвычайно приветливы и старательны. Но, Боже мой, чего они только не пихают в свою стряпню! Их мясные блюда состоят из пряностей на треть, а супы наполовину. Не пробуя сегодняшнюю похлебку, я на глаз могу сказать, что она будет пробирать не меньше, чем газосварка.
Устанавливаю дыхание, прежде чем влить в себя первую ложку раскаленной лавы, прикинувшейся голландским обедом, когда над ухом раздается мелодичное:
— Можно?
Поднимаю голову и забываю о вулканическом супе. Передо мной с подносом в руках стоит Джой, которую за глаза у нас называют «Мисс Азия.» Она действительно хороша необыкновенно — высокого для индонезийки роста, а глаза у нее… Впрочем, это словами не передать, это надо видеть.
С Джой я познакомился только вчера на вечере, который устроили для слушателей института молодые голландские художники. Они живут ни много, ни мало в представительском особняке министерства иностранных дел. Особняк по назначению не использовался, и прознавшие об этом художники заняли его самовольно. После недолгого и шумного разбирательства с участием полиции и прессы Министерство мудро предпочло уступить здание в аренду и брать с живописцев только плату за коммунальные услуги. Это было много разумней, чем делать скандал достоянием общественности и объяснять журналистам, почему простаивает без дела государственная собственность.
В полутьме огромного зала приемов — электричество художники экономили — вино и пиво лилось широким потоком, гости — кто танцевал, кто болтал, сидя по углам. Длинная стойка из нержавеющей стали отделяла зал от кухни, на столах которой громоздились бутылки, блюда с фруктами, орехами, чипсами и другой снедью, которую принесли гости. Вечер, как и большинство других, проводился по обычному для подобных сборищ принципу «принеси для себя и других», к которому я начинаю понемногу привыкать.
Я разговаривал с Джой, смотрел в ее черные мерцающие глаза, чувствовал пряный запах ее волос, и все окружавшее нас растворялось и исчезало в полумраке зала. Дело портили только упившиеся до чертей Азат и Билл, которые, заливаясь смехом, неумело строил и рожи и закатывали глаза из темного угла, то есть в меру своих убогих возможностей изображали зависть.
Счастье было коротким. Через некоторое время я побежал рысью за бокалом вина для богини, а когда вернулся, на моем месте сидел жабообразный субъект, по виду голландец, лет