Рихтер даже не обернулся.
Мы вошли во двор Академии. Там, по счастью, все оставалось прежним, не считая огромной клумбы, на которой буйно цвели алые тюльпаны. Во взгляде верблюда появилась ностальгия.
— И не думай, — шепотом предупредила я.
Верблюд всей мордой выразил презрение.
— Я хотел бы сказать вам… — начал было Жоффруа, но Эгмонт перебил его:
— Магистр Ле Флок, я хотел бы заметить, что резиденция КОВЕНа находится в другом месте. Полагаю, вам не нужен провожатый.
«И начальное ускорение», — без труда додумала я. И чего Эгмонт так взъелся, спрашивается? В конце концов, Жоффруа — выпускник нашей Академии…
«Начальное ускорение — это замечательная мысль, хозяин!» — читалось в прекрасных глазах принца верблюжьего племени.
— Отнюдь, — спокойно ответил араньенец. — Видите ли, у меня небольшое дело к магистру Буковцу. Он мой научный руководитель, и я хотел посоветоваться с ним насчет последней части моей диссертации. Я собираюсь соискать кандидатскую степень.
Он повернулся ко мне и осторожно взял за руку.
— Итак, мадемуазель, я не прощаюсь. Помнится, вы упоминали, что желали бы посетить Дворец оперы и балета?
Ни о чем подобном лично мне не помнилось, но я кивнула — исключительно назло верблюдовладельцу. А вообще, с каждой минутой магистр Ле Флок нравился мне все больше. Дворец оперы и балета? А почему нет? Девушка я или кто? За всеми ухаживают, вот и меня наконец-то пригласили в приличное, заметим, место!
— Магистр Ле Флок, — мрачно сообщил Эгмонт, — адептке Ясице надлежит сейчас думать о несданной сессии, а не о походах в увеселительные заведения. Это я вам как ее декан говорю!
Араньенец отмахнулся от него как от назойливой мухи.
— Ваша лучшая адептка не может не сдать сессии, Рихтер, уж я-то это знаю! И поверьте, Ядвига, жизнь не состоит из одних только лекций! — «Верно, — подумала я, — есть еще и практикумы». — За мной давно оставляют отдельную ложу в опере, так что я обещаю вам билеты на все премьеры этого сезона. До скорой встречи, мадемуазель!
Бросив на меня последний взгляд, магистр Ле Флок откланялся и поспешил навстречу директору Буковцу. Я посмотрела ему вслед и обернулась к Эгмонту.
— Кстати, я что-то запамятовала — а где у нас верблюжатня?
— Где я скажу, там и будет, — отрезал маг.
Тут до меня дошло, почему у него такое отвратительное настроение. Конечно, будешь тут недовольным, когда Сигурд уехал! Вот он и верблюда купил — верблюд не Сигурд, но некоторую пустоту заполнить может. И я совсем было собралась хлопнуть Эгмонта по плечу и сказать, что на ближайших выходных мы непременно побываем в Арре, что я его прекрасно понимаю и совсем не злюсь, что мне тоже не хватает Сигурда… но не успела. Главная элементаль услужливо распахнула двери, и на мраморной лестнице появились магистры Шэнди Дэни и Эльвира Ламмерлэйк.
Еще через минуту во дворе стало тесно от магов. Эгмонт смеялся, что-то говорил насчет расписания и отработок, а я постояла-постояла и осторожно выбралась из толпы. Адептке нечего делать среди преподавателей. А верблюд как-нибудь и сам разберется.
Меня ждали друзья. Ну, наверное, ждали.
На самый худой конец, у меня есть элементаль.
3
Теплым летним вечером, когда над горизонтом плыла романтическая розовая заря, а в саду сладко пахло виноградом, во двор поместья ди Бертолли вкатил роскошный лакированный фаэтон. Его влекли четыре гнедых коня, украшенных розетками из желтой бумаги и пышными султанами в тон. Выглянувшая на шум Злата Бржезовая оценила и розетки, и лошадок, и саму карету, — но более всего ее заинтересовал герб, нарисованный на обеих дверцах. Герб был подозрительно знакомый, но у Златы была очень коротенькая память.
За это, отметим в скобках, ее ценили отдельно.
Карета остановилась, подняв тучу мелкой пыли. Лакей мигом отворил дверцу и помог выбраться наружу весьма представительной даме в желтом шелковом платье. Дама была, скажем так, среднего возраста и обладала золотистой кожей, роскошными иссиня-черными волосами, пышными формами и просто отвратительными манерами. Едва ступив на черно-белые плитки двора, она по-хозяйски огляделась кругом, потрогала расцветающий бутон на ползучей розе, оплетавшей колонну, хмыкнула, передернула плечами и решительно направилась к террасе.
Злата отпрянула от окна и замерла в грациозной позе, пытаясь понять, не позвать ли синьора ди Бертолли. Но ей нравилось самой встречать гостей, и танцовщица, натянув длинные перчатки, поспешила выйти на террасу.
Когда Злата выпорхнула из двери, к даме уже присоединились две ее дочери — помельче и посмуглее — и орава слуг, продолжающая вылезать из второй кареты. Деревенского вида особа в полосатом платье и огромном чепце укачивала младенца — мальчик то был или девочка, Злата не поняла, ибо из вороха кружев виднелась только упитанная розовощекая мордашка, выражавшая крайнее недовольство жизнью. Дочери обмахивались одинаковыми веерами и с деланым равнодушием рассматривали дом. Зато слуги, кто побойчее, уже окружили мраморного льва и восхищенно тыкали в скульптуру грязными пальцами.
Двор невероятно быстро терял привычный лоск, и Злата поспешила вмешаться.
— Чем могу быть полезна пани? — суховато спросила она, застегивая миниатюрную пуговку на левой перчатке.
Дама повернулась к ней, колыхнув бюстом, и смерила Злату нехорошим взглядом с головы до ног.
— Это дом синьора ди Бертолли? — осведомилась она глубоким оперным контральто.
— Это поместье богатейшего магната пана Мароу ди Бертолли! — с достоинством ответствовала Злата.
Но собеседница уже утратила к ней всяческий интерес. В черных глазах ее вспыхнул боевой огонь, и, обернувшись, танцовщица увидела на террасе самого хозяина дома. Мароу ди Бертолли, в домашнем халате, колпаке и шлепанцах с загнутыми носами, казался растерянным до невозможности.
— Лючия, дорогая… — только и пролепетал он.
Злата прищурилась.
— Это что еще за Лючия, любимый? — проворковала она, поправляя жемчужную сережку. — Я чего-то не понимаю, или…
Она еще продолжала говорить, но вдруг перестала слышать собственный голос. Все пространство террасы заполнило контральто синьоры Лючии, по сравнению с которым голос первой оперной примы показался бы жалким писком ослабевшей от долгого голодания мышки.
— Это что еще за финтифлюшка?! — гремела она, указывая на съежившуюся от неожиданности Злату. Так царица Навсикая в опере «Иоланда» обличала своего аманта во лжи. — Ах, Мароу, ах, мерзавец! Твоя жена и дети пухнут с голоду, над кланом ди Бертолли смеются от Мраморной бухты до Тихой — а ты тут жируешь со всякими профурсетками?! Говорила мне мама: «Лючита, детка, этот человек загубит тебе жизнь!» Ты пустишь семью по миру, оставив меня в одной юбке! С кем еще ты изменял своей супруге, коей клялся в верности и любви перед алтарем?!
— Папаша, вы мерзавец! — выпевали дочери одинаковыми колоратурными сопрано.
И даже младенец, поддерживая их длительными воплями, вопил исключительно громко и музыкально, ни на шаг не отступая от заданного метра и такта.
— Джулия, успокой Ромео! — на мгновение отвлеклась дама.
Синьор ди Бертолли торопливо выдохнул и стер со лба пот.
— Он хочет кушать! — непререкаемо заявила кормилица в полосатом.
— Так покорми его!
— Прямо здесь, синьора?
— Лючия, любовь моя…
— Ах, как смеешь ты называть меня по имени?! — Голос синьоры ди Бертолли взмыл к трагическим высотам и тут же опустился до патетического шепота: — Мароу, предатель! Как рвалась к тебе моя душа, а ныне…
— Мы спешили! — хором исполнили дочери. — Мы так торопились, папаша!
— И что явилось нашим взорам?
Тихо-тихо, на носочках, Злата Бржезовая прокралась обратно в дом. Пока во дворе a Kapella звучал божественный голос синьоры ди Бертолли, она шмыгнула в свои покои, накрепко заперла за собой дверь и достала из-под кровати маленький, но вместительный баульчик. Будучи девушкой предусмотрительной, Злата понимала, что в мире ничто не вечно, и заранее продумала возможные пути отхода. Конечно, даже она не могла предположить, что у ее обожаемого Мароу имеется законная супруга, но… что с того? Злата хорошо знала жизнь, и этого было достаточно.