из взятия трансформизма в версии Геккеля — Дарвина + трансформизма в версии Гете;
антропософское учение о трансформизме, гармонически [зачеркнуто: соединяющее] освещающее Дарвина — Геккеля в учении Гете о свете, типе и метаморфозе растений, даст ту же линию.
Мой краткий намек на сочинение в 600 страниц — раскрытие этой же линии, как ритма истории[1288].
Тема моей книги
3. «ПРИМИРЕНИЕ СОСТОЯЛОСЬ?»
О ТОМ, КАК АНДРЕЙ БЕЛЫЙ «ЖДАЛ», НО «НЕ ПРОСИЛ» ПРОЩЕНИЯ ЭМИЛИЯ МЕТНЕРА[1289]
Актриса Камерного театра Г. С. Киреевская вспоминала:
В 1930‐м году я ездила с театром за границу и в Швейцарии встретилась с Э<милием> К<арловичем> Метнером, бывшим другом Бориса Николаевича. Узнав, что я с ним знакома, Метнер пришел ко мне в гостиницу и буквально часа два метался по номеру, жалуясь, плача, чем-то восхищаясь, на что-то обижаясь на Бориса Николаевича. Я тогда ровно ничего не знала о том, что его волновало, о чем теперь я очень хорошо знаю из напечатанных мемуаров Бориса Николаевича. Но его переживания все же, видимо, меня как-то тронули и по приезде домой в Москву я весьма косноязычно, совершенно не понимая, о чем идет речь, все же попыталась рассказать Борису Николаевичу. И, несмотря на всю корявость моей передачи, он услышал что-то, я увидела слезы на его глазах и он сказал, я не помню какими словами, но смысл был, что «примирение состоялось»[1290].
Галина Сергеевна Киреевская (1897; в анкетах Камерного театра 1899–1987) была близкой знакомой Андрея Белого и К. Н. Бугаевой. В 1918 году Киреевская окончила Московскую консерваторию, в 1922–1939 годах была актрисой театра Таирова. С четой Бугаевых ее связывала антропософия: она также была членом московского антропософского общества и оставалась верной учению Р. Штейнера до конца жизни. Собственно, и познакомились они в 1924‐м «по антропософской линии», придя вместе с антропософкой Д. Н. Часовитиной на чтение стихов М. А. Волошина:
Познакомилась я с Борисом Николаевичем и его женой Клавдией Николаевной у Екатерины Алексеевны Бальмонт, жены писателя К. Д. Бальмонта, с которой была знакома моя приятельница Дарья Николаевна Часовитина. <…> Мы с ней были приглашены слушать стихи приехавшего из Коктебеля поэта Максимилиана Александровича Волошина, который показался нам львом большим и добрым. На этот вечер пришли Клавдия Николаевна и Борис Николаевич. Мы с приятельницей были так взволнованы встречей с людьми, о которых знали только понаслышке, что первых впечатлений, произведенных ими, я не помню.
Волошин стал читать свои стихи. Всем они очень понравились. Было в них что-то необычное, мудрое и вместе с тем понятное и нам двум. Борис Николаевич его благодарил и очень хвалил, вообще завязался такой потрясающий разговор между двумя гигантами культуры и образованности, что нам с подругой казалось, что в нас происходит что-то вроде землетрясения. Вдруг Борис Николаевич посмотрел на нас и, видимо заметив наш испуг, пленительно улыбнувшись, каким-то жестом, выражающим одновременно и сострадание и юмор, пригласил нас участвовать в разговоре, чего в силу своей полной некультурности мы не могли сделать. Так и просидели молча словоемами.
Вскоре мы стали иногда бывать у Клавдии Николаевны. Кое-когда выходил к нам Борис Николаевич. В домашней черной шапочке на седых вьющихся волосах, он казался усталым и тихим, он много писал в это время; однако, если в разговоре его что-то заинтересовывало, он мгновенно на глазах преображался и начинал говорить горячо, увлеченно и всегда угадывал самую суть того, что в это время волновало и казалось самым нужным и важным. Вообще, может это ребячество с моей стороны, но мне всегда казалось, что от него нельзя ничего утаить, что, например, он видит меня насквозь, и надо сказать, что это было для меня неприятным ощущением и как-то сковывало в его присутствии[1291].
Дальнейшему сближению способствовал совместный отдых в доме у М. А. Волошина в Коктебеле в 1924 году. Уже в 1927‐м Г. С. Киреевская была в числе немногих друзей-антропософов, отметивших «День 25-летия литер<атурной> деятельности» Андрея Белого (РД. С. 497)[1292]. Потом была встреча в 1928‐м в Тифлисе, где Киреевская гастролировала, были совместные прогулки по городу и совместная поездка в Коджори. «С нею легко и просто», — оценивала К. Н. Бугаева характер Киреевской[1293]. В Москве общение с Киреевской продолжилось. В 1930 году она снова оказывается в поле зрения Белого: упоминается в дневнике среди тех близких, чье душевное состояние его заботит («Галя КИРЕЕВСКАЯ лопается от истерик»)[1294]. Иными словами, она была своим человеком в доме Бугаевых, и нет оснований не доверять ее мемуарам, написанным по просьбе К. Н. Бугаевой в 1969 году. Однако не исключено, что за тридцать с лишним лет какие-то важные детали интересующего нас сюжета могли забыться или показаться несущественными.
Визит подруги Белого Галины Киреевской в Швейцарию запомнил и Э. К. Метнер, подробно рассказавший о нем в апреле 1934‐го в письме Вячеславу Иванову. Поводом к рассказу послужила смерть Белого, подтолкнувшая, в свою очередь, Метнера к воспоминаниям о ссоре с Белым и размышлениям о возможности/невозможности примирения с ним:
О кончине Андрея Белого ничего не могу сказать, т<ак> к<ак> он кончился для меня в 1916 г. Единственное, что меня потрясло, это — известие, будто он за несколько часов до смерти просил прочесть ему стихотворение, по содержанию кот<орого> (как мне его передавали) я не мог не вспомнить тех, что он посвятил мне (это «закатные» и о «старинном друге») — Потрясло это меня не эстетически-сентиментально, а как предсмертный упрек, что я не простил его; года два или три тому назад, когда здесь гостил театр Таирова, одна актриса, Киреевская, по поручению Бориса Н<иколаевич>а, говорила со мною о нем и о нашей ссоре; сказала, что Б<орис> Н<иколаеви>ч ждет (но не просит, т<ак> к<ак> не считает себя виновным) моего прощения; ей не удалось уговорить меня; я поручил ей передать ему сердечный привет, но не прощение[1295].
Расхождения в описании и интерпретации этой встречи бросаются в глаза.
По версии Метнера, Киреевская искала с ним встречи по поручению Белого; по версии Киреевской, Метнер сам пришел в ней в гостиницу, узнав о ее знакомстве с Белым… По версии Метнера, он не поддался на уговоры Киреевской и ответил на призыв к примирению кратко и сдержанно; по версии Киреевской, Метнер, напротив того, «буквально часа два метался по номеру, жалуясь, плача, чем-то восхищаясь, на что-то обижаясь на Бориса Николаевича»… Однако эти отличия не только, как кажется, не противоречат друг другу, но, напротив, друг друга