Мы играли допоздна.
Монотонность игры в кости и постоянная неудача наконец утомили меня.
– Я уверен, вы меня простите, лейтенант, не правда ли, – сказал сэр Арчибальд, вновь обретая свое болезненное празднословие, – вы поймете меня, поскольку вы джентльмен, если я позволю себе обратить ваше внимание на тот печальный, но очевидный факт, что вы проиграли восемьсот сорок долларов.
– Вы получите их в Шанхае, – ответил я. – Можете быть спокойны!
И я показал ему вексель во французское консульство.
– Замечательно, совершенно замечательно! – вскричал сэр Арчибальд. – Консул – прелестнейший человек из всего дипломатического корпуса. А здесь деньги мне не нужны… Но вы… вы… еще раз простите меня… в Шанхае вы не забудете?.. О! Умоляю вас, не сердитесь… Я знаю, что вы джентльмен, истинный джентльмен, но увлечения молодости… Да, да, я полностью вам доверяю, но мне так хочется иметь немного собственных денег.
Он понизил голос, произнося последние слова, и я почувствовал их жалкую искренность.
Это меня тронуло. Я проникся мимолетным, но явно дружеским расположением к этому маленькому пьянчуге с хорошими манерами, который непонятно почему приходил то в возбуждение, то в ужас. И к тому же предательство Боба лишило меня конфидента.
– Сэр Арчибальд, – сказал я, – доверие за доверие. Я сообщу вам о некотором открытии: на борту есть женщина. – Приняв за удивление выражение смятения, исказившее его лицо, я продолжал: – И какая женщина! Чудо!.. Это метиска.
– Нет, нет! – вдруг воскликнул сэр Арчибальд Его искривленный рот, вздрагивающие руки вызвали у меня опасение, что это delirium tremens[2]. Пронзительным, истерическим голосом он закончил: – Я вам… я вам запрещаю… Она моя. Она моя!
И он убежал.
Мне пришлось вернуться в каюту. Там, одетый, сидел на своей койке Боб. По его взгляду, неподвижно устремленному на меня, я понял, что он меня ждет и продолжал бы ждать, если бы потребовалось, не двигаясь с места, до рассвета.
– Я вел себя как мне хотелось, – медленно вымолвил он бесцветным голосом. – У нас больше нет ничего общего. У нас никогда больше не будет ничего общего. Но хочу сказать, что любой ценой помогу тебе переспать с метиской. Располагай мной как тебе будет угодно. Вот. Это все.
Он лег и погасил свет.
Я разделся в темноте.
VI
Я был один и тщательно причесывался (сегодня утром я мог это делать без борьбы с собой), когда юнга-малаец вошел ко мне в каюту. Взглядом умного, внимательного животного он серьезно осмотрел мои выбритые припудренные щеки, блестящие волосы, мою черную форму с красным галуном на брюках, которая, как я считал, лучше всего сидела на мне.
– Что тебе, малыш? – спросил я как можно мягче, ибо чувствовал в ребенке друга.
Он не решался. Я повторил:
– Ну, говори. Не бойся! Все, что смогу, сделаю.
Бой вперил в меня глаза, которые постепенно или, так сказать, по капле наполнялись мольбой. Наконец он прошептал:
– Забудь женщину-метиску.
– Что ты сказал? – вскрикнул я.
Громче, настойчивее юнга повторил:
– Забудь женщину-метиску!
Странная вещь, мне не было смешно. Между тем впервые ребенок вмешивался в мои любовные дела. Однако умоляющее выражение на худеньком лице и во всей малюсенькой фигуре в лохмотьях было таким настойчивым, что я стал серьезным.
– Ты хочешь, чтобы я больше не думал о женщине из каюты? – спросил я задумчиво. – Чтобы не пытался ее увидеть, чтобы не стал с ней заговаривать при встрече?
На каждый вопрос юнга кивал, глядя мне в глаза.
– А почему?
Ни разу не видел, чтобы так быстро менялось выражение лица. Доверчивое, дружеское и полное преданности минуту назад лицо юнги закрылось, захлопнулось мгновенно. Черты лица, глаза, движения – все стало чужим, непроницаемым.
– Я ничего не знаю, – ответил маленький малаец, – только прошу тебя, для твоего же добра, забудь женщину-метиску.
На какое-то мгновение у меня промелькнула мысль расспросить его о ее имени, происхождении, откуда была родом незнакомка, но подобное дознание у мальчика, который меня обслуживал, показалось мне недостойным.
В любом поступке всегда есть своя мораль. В моей, допускающей излишества и обход закона, возникла непредвиденная совестливость.
Мне захотелось успокоить юнгу.
– Можешь быть спокойным, – сказал я ему. – Женщина-метиска не выходит из своей каюты.
С озабоченным видом он возразил:
– Она на палубе.
– На палубе? – вскричал я. – Поэтому-то ты испугался? Спасибо, сынок, спасибо!
В приливе радости я взял мальчика под мышки (он был невероятно легкий) и два-три раза подбросил вверх.
Когда я опустил его на пол каюты, он хотел что-то сказать, что-то крикнуть.
Смеясь, я прикрыл ему рот рукой.
Я увидел их на левом борту, стоящих лицом к морю. Сэр Арчибальд зябко кутался в свое пальто. Она же, напротив, была в белой шелковой блузке с вырезом на спине.
То, как она держала голову, говорило о том, что она подставляла лицо, которого я не видел, холодному ветру, обжигающим брызгам.
„Так вовсе не морская болезнь принуждала ее к затворничеству, – подумал я. – До этого дня такой качки еще не было".
Потом я вспомнил вчерашний крик сэра Арчибальда: „Она моя! Она моя!"
Меня поразил не только этот вопль. Все что делал или говорил сэр Арчибальд, казалось мне бредом, пьяными фантазиями, и вот оказалось, что его разглагольствования имели основания.
„Ее любовник! – сказал я себе. – Он ее содержит… да… ее любовник! И конечно, ревнивый, как все старики".
Сам я не относился к такого рода покровителям, и в моих глазах их щедроты не уменьшали достоинства тех, кому они предназначались. Я находил вполне естественным, что красивое и здоровое создание побуждало щедро оплачивать расположение, которое оно расточало уродцам и старцам. Из двоих она представлялась мне честнее.
По правде говоря, я даже обрадовался этой связи. Метиска казалась мне теперь более доступной. Хотя мой опыт был небольшим, но он уже научил меня, что для молодого воздыхателя лучшим посредником у молодой женщины является смешной старикашка, претендующий на роль тирана. Конечно, таковой явно и была роль сэра Арчибальда. Он прятал ее от посторонних взглядов, заточал ее, и если теперь она и вышла немного подышать, это было наверняка против его воли. Не слишком ли резко он жестикулировал? Не вставал ли он на цыпочки, чтобы бросить ей в лицо оскорбления, отдельные слова которых или по крайней мере их смысл доносил до меня ветер? Бедная девочка!..
И это из страха перед таким старым пугалом маленький малаец хотел меня остановить? Бедный мальчишка!..
Ни метиска, ни сэр Арчибальд не слышали, как я подошел.