Читать интересную книгу Уотсоны - Джейн Остин

— Ну, и во что же будем играть? — оживленно спросил Том Мазгрейв, когда все уже собрались рассаживаться.

— Думаю, что в «спекуляцию», — отвечала Элизабет. — Джейн очень ее советует, да и остальным игра как будто по душе. Я уверена, Том, что и вы не будете против.

— В Кройдоне, — заметила миссис Роберт, — нынче никто ни во что другое не играет, даже и слушать не хотят. Я рада, что и вы все любите «спекуляцию».

— Ну, я-то готов любить все, что вам будет угодно, — только прикажите, — вскричал Том. — В свое время я тоже провел за «спекуляцией» несколько приятных часов; только было это, признаться, довольно давно. В замке у Осборнов все теперь играют исключительно в двадцать одно, о прочих играх и думать забыли. А сколько шуму от нас за игрою — я вам доложу! Достославная гостиная Осборнов никогда такого не слыхивала. В иные вечера леди Осборн жалуется, что собственного голоса расслышать не может. Лорд Осборн доволен безмерно; а как он сдает — это что-то неподражаемое; столько живости, азарта! У него за столом не зазеваешься. А уж какую физиономию может состроить, получив свои две карты, — нет, это надо видеть!

— Так сядем и мы в двадцать одно! — вскричала Маргарет. — По-моему, это гораздо интереснее — а до «спекуляции» я и вовсе не охотница.

Миссис Роберт, не делая более попыток отстоять любезную ее сердцу «спекуляцию», отступилась; и привычки замка Осборнов одержали верх над Кройдоном.

— Скажите, мистер Мазгрейв, — заговорила Эмма, когда они усаживались за стол, — часто ли вы видите в замке семью священника?

— О да, почти ежедневно. Миссис Блейк славная женщина, добрейшая душа, мы с ней лучшие друзья. И сам Ховард на редкость достойный малый. Вас, мисс Эмма, поминают там постоянно, смею вас заверить! Признайтесь, горят у вас иногда щечки, а? Вот хоть в субботу, часу так в десятом — горели? Вижу, вы уже заинтригованы — ну, так и быть, расскажу. Как-то Ховард говорит Осборну...

Но на этом чрезвычайно интересном месте за столом возник спор, и играющим немедленно понадобились разъяснения знатока; Мазгрейв отвлекся и более уже до конца игры не возвращался к начатому рассказу; сама же Эмма, хоть и изрядно мучилась любопытством, не посмела ему напомнить.

За карточным столом Том Мазгрейв оказался как нельзя более кстати. Без него беседа столь близких родственников была бы, пожалуй, мало занимательна и вряд ли отличалась особой любезностью; присутствие же постороннего вносило приятное разнообразие и обязывало собравшихся поддерживать светский тон. Том чувствовал себя как рыба в воде и был блистателен, как никогда. Играл с большим одушевлением, говорил не умолкая, и хоть сам не отличался особым остроумием, зато мог иногда к месту ввернуть остроту, слышанную от какого-нибудь приятеля, а также с умным видом изречь что-нибудь банальное или даже вовсе пустячное, что в круговой игре является качеством совершенно незаменимым.

Сегодня же к его обычному арсеналу добавился и полный набор шуток, бывших в ходу у Осборнов: он то повторял меткое словечко, отпущенное в ходе игры кем-то из дам, то пересказывал чью-то курьезную оплошность, даже позабавил общество демонстрацией ужимок, какими сопровождалось у лорда Осборна разглядывание своих двух карт. За сим достойным занятием и застал его девятый удар часов; и когда Нянюшка принесла своему хозяину неизменную овсянку, Том не без игривости обронил, что принужден покинуть мистера Уотсона за ужином, так как ему пора уже ехать домой к обеду.

Было приказано подавать карету и дальнейшие уговоры остаться «хоть на десять минуток» ни к чему не привели, поскольку было совершенно ясно: по истечении этих десяти минуток ему придется садиться за ужин вместе со всеми. Для человека, чьи ожидания были столько времени сосредоточены на предвкушении обеда, подобный исход был бы, пожалуй, большим разочарованием. Поняв, что удержать его не удастся, Маргарет принялась подмигивать и подмаргивать Элизабет, чтобы та пригласила его к обеду на завтра; Элизабет, не выдержав натиска сестры — а отчасти следуя собственному своему природному радушию, — так и сделала. Будет просто превосходно, объявила она, если он согласится еще раз побеседовать с Робертом о Лондоне.

— С превеликим удовольствием, — не раздумывая отозвался Том, однако тут же добавил: — Разумеется, если к обеду успею освободиться. Завтра утром мы с лордом Осборном собрались поохотиться, так что твердо обещать я не могу. Словом, если что, не ждите меня. — И он уехал, весьма довольный той неопределенностью, в какой удалось ему оставить сестер.

На другое утро Маргарет, ублаготворенная счастливым — как ей самой угодно было считать — стечением обстоятельств, чуть было не сделала Эмму своей наперсницей и даже, улучив момент, успела проговорить: «Милая Эмма! Молодой человек, который был у нас вчера вечером и будет сегодня, интересует меня гораздо больше, нежели ты могла догадаться по моему поведению...» — однако Эмма сделала вид, что не находит в словах сестры  ничего необычного, и, ответив что-то невпопад, проворно ретировалась из гостиной.

Усомниться в том, что Мазгрейв непременно явится к обеду, в присутствии Маргарет было решительно невозможно, а потому приготовления к приему гостя велись полным ходом и превосходили своим размахом все предшествующие хлопоты Элизабет. Маргарет, временно отобравшая у сестры все обязанности по ведению хозяйства, полдня провела на кухне, браня и поучая кухарку, что хоть и не сильно отразилось на качестве стряпни, зато усугубило и без того изрядное напряжение. Садиться за стол, однако, пришлось без гостя: Том Мазгрейв так и не приехал.

Разочарованная Маргарет не особенно старалась скрыть свою досаду, и ее природная брюзгливость проявилась во всей своей красе. В продолжение этого вечера, а также всего следующего дня, то есть до самого конца визита Роберта и Джейн, спокойствие в доме беспрестанно нарушалось вспышками ее раздражительности и проявлениями неудовольствия. Мишенью для того и другого служила, как правило, Элизабет. Если к брату и его жене Маргарет выказывала хоть какое-то уважение и вела себя с ними более или менее благопристойно, то Элизабет — а заодно с ней и все служанки — вечно делали все из рук вон плохо; Эмма, больше уже не занимавшая Маргарет, отметила про себя, что томная тягучесть исчезла из речей сестры даже быстрее, нежели она ожидала.

Не имея желания проводить все свое время в таком обществе, Эмма при всякой возможности была рада ускользнуть наверх, в комнату отца. Она горячо уверяла всех в том, что ей это совсем не в тягость и что она охотно  посвятит все свои вечера больному. По счастью, Элизабет так беззаветно любила решительно всякое общество, что, невзирая ни на какие нападки Маргарет, предпочитала гостиную: здесь она по крайней мере могла беседовать с невесткой о Кройдоне, тогда как с отцом беседовать частенько не приходилось вовсе. Эмме без особого труда удалось убедить сестру, что с ее стороны тут нет никакой жертвы, и таким образом вопрос был решен. Предпринятый обмен удовлетворял Эмму во всех отношениях: отец, когда болезнь особенно донимала его, нуждался лишь в ласке и тишине. Когда же ему становилось лучше и он мог поддерживать разговор, Эмма находила в нем весьма неглупого и просвещенного собеседника.

В отцовской комнате она, во всяком случае, была избавлена от лицезрения семейных раздоров и от множества унижений, подстерегавших ее в гостиной: ибо там ей приходилось терпеть проявления самодовольного жестокосердия, вульгарного тщеславия, настырной глупости, помноженных на скверный нрав. Все они, разумеется, и теперь продолжали отравлять ее мысли о прошедшем и будущем, но хотя бы в настоящем бессильны были наносить ей новые удары.

Здесь она имела досуг, чтобы читать и думать — хотя раздумья в ее положении вряд ли могли быть сколько-нибудь утешительны. Несчастья, начавшиеся с самого дня дядюшкиной кончины, казались Эмме неиссякаемыми; поэтому всякий раз, вдоволь помучив себя сравнением прежнего своего положения с теперешним, она в конце концов хваталась за спасительную соломинку — книгу, которая одна была способна хоть как-то занять ее ум и развеять мрачные мысли.

Перемена ее окружения и всех жизненных обстоятельств, вызванная кончиной одного близкого человека и опрометчивостью другого, была и впрямь разительна. Совсем еще недавно на нее одну устремлены были все надежды и упования любящего дяди, пестовавшего ее с детских лет с отеческой заботливостью, а ее добрая тетя охотно потакала любому желанию племянницы. Эмма была сердцем и душой большого, прекрасного во всех отношениях дома, а в дальнейшем полагала стать и наследницей значительного состояния. Теперь же она вдруг оказалась не нужна никому: обуза для людей, не равных ей по уму и развитию и даже не питавших к ней никаких родственных чувств, лишний рот в доме, и без нее стесненном в средствах. В утешение ей не осталось ни милых семейных радостей в настоящем, ни надежд на лучшее будущее; хорошо еще, что природа наградила ее завидной жизнерадостностью: человека слабого подобный крутой поворот мог бы повергнуть в уныние.