Прыткой. Вы решительно отказываетесь? Вы лишаете меня сбора, лишаете счастья видеть публику у себя на празднике… Бог вам судья! Пойду и сейчас же откажусь от бенефиса…
Семячко. (Ступай, голубчик, только оставь меня в покое.)
Прыткой. Что вам стоит написать небольшую пиесу хоть в одном акте; пожалуйста!
Семячко. Послушайте, обещать наверное я не могу, а если мне время позволит…
Прыткой. Ну, слава богу, на душе легче!.. Я не ошибся в вас… Вы давали пиесы Бусову, который беспрестанно бранит вас, так неужели мне откажете? Я вас уважаю от души и всегда горой стою за вас. Итак, я надеюсь… Помните же обещание… Мне рольку, да нельзя ли покороче и, пожалуйста, без куплетов, учить и некогда в не хочется…
Семячко. Хорошо, хорошо!
Прыткой уходит.
Хорош молодец, просит для себя в бенефис пиесу, а лень куплеты выучить.
Пельский. А слышали, что Бусов-то делает? А вы еще его хвалите…
Семячко. Вы и поверили… Это сплетни, мой милый. Он, видно, поссорился с Бусовым, к тому же они соперники, так и пришел вооружить меня против него… Ах, как поздно!., уж четыре часа, надо писать.
Трезвонов (вбегает). Одно слово, одно слово!., господин Семячко… вот у нас вышел спор… Изволите видеть; у меня действие в Риме, за семь лет до рождества Христова. Театр представляет наводнение. Жители встревожены, палят из пушек… Так вот они говорят, что пушек не было…
Пуговицын (вбегает). Не пушек… Я совсем не то сказал. А йот видите, в чем дело. Однажды, по формальному предписанию местного начальства, — оно и теперь у меня хранится, — отправился я на следствие… вот сижу, делаю опись имению покойного; вдруг вижу, между прочим, книгу. Я от природы к литературе имел влечение: прямо развернул да и стал читать, и начитал там, что порох изобретен множество — не помню именно сколько — веков после рождества Христова. Как же теперь они могли палить из пушек, когда порох не был еще изобретен?
Семячко. Ваша правда.
Трезвонов. Как, помилуйте!.. Да разве нельзя стрелять чем другим без пороху?.. Возьмем самые простыв явления природы, например: намедни был ужасный мороз… так стрелял, что целую ночь мне спать не дал; опять возьмите, как мебель стреляет, когда стоит в сухой комнате.
Семячко. Да, да… вы оба правы, господа; нет никакого сомнения…
Трезвонов. Ну вот, так и есть. Уж я ли ошибусь в таких пустяках.
Пуговицын. Однако ж и я сказал не без основания…
Уходят.
Семячко. Да что же это будет?.. Когда же они уйдут?.. Вот уже смерклось…
Пельский. Просто прогнать их.
Семячко. Нехорошо: обидишь… Ведь они добры, только глупы: теперь, может быть, успокоятся. (Садится за работу.)
Пуговицын (а за ним Трезвонов). Опять-таки не так. Вот они разрешат наш спор; они в этом деле опытны…
Трезвонов. Послушайте. У меня сказано в IV явлении:
На улице народ бездомный прохлаждался,И между ними вдруг вельможа показался;Тут нищие толпой отхлынули с дороги,Безногий же упал ему с почтеньем в ноги.
Пуговицын. Я, видите, говорю, что не должно безногому падать в ноги, потому что в отношении к вельможе он уже и так в почтительной позиции.
Семячко. Можно, господа, всячески можно… И так и сяк… Только, пожалуйста…
Трезвонов. Ну вот и вышло по-моему.
Пуговицын. Нет, по-моему.
Уходят.
Пельский. Вот дикой народец! Да что же это в самом деле? Я прогоню их…
Семячко. Не заведите какой истории…
Пельский. Не прогоню, а просто учтиво выпровожу.
Семячко. Теперь уж всё равно: корректура только что выправлена; статья не только не набрана, но еще и не написана, а уж темно… Разве ночь в типографии просидеть?
Входит Сухожилов, толстый помещик, в длинном, широком сюртуке.
Сухожилов. Так здесь, вот он… О, как я рад! с самого отъезда из тамбовской моей деревни я размышлял, как приеду, как пойду к нему, как обниму его. О, как я рад, что наконец могу исполнить мое желание. (Бросается к Семячко в объятия.)
Семячко. Помилуйте, мне очень приятно… но я, право, не знаю за что?
Сухожилов. Как за что? Да вы благодетель мой!
Семячко. Очень приятно… Но с кем я имею честь говорить?
Сухожилов. Я тамбовский помещик, Серапион Степаныч Сухожилов.
Семячко. Я в первый раз имею честь слышать эту фамилию.
Сухожилов. Вы меня не знаете, но всё-таки вы мой благодетель. Я всегда буду считать вас лучшим моим другом, всегда буду обязан вам благодарностью.
Семячко. Право, я в недоумении… Не знаю, каким образом мог заслужить ваше расположение…
Сухожилов. В том-то и штука. Я объясню вам как.
Семячко. Это очень интересно.
Сухожилов. Вы спасли мою дочь.
Семячко. Каким образом?
Сухожилов. Бедняжка чахла… Была на краю гроба… Доктора отказались ее лечить; у нее была какая-то внутренняя болезнь… вдруг…
Семячко. Ну-с?
Сухожилов. Надо вам сказать, что хотя нас здесь считают медведями, однако ж я и мои соседи занимаемся иногда литературою, знаете, от нечего делать. Вот я и подписался на ваш журнал. Дочь моя стала читать и… о, вы благодетель мой! (Кидается обнимать его.)
Семячко. Я всё еще ничего не понимаю.
Сухожилов. Стала читать ваш журнал, и вот ей всё легче, легче, и теперь она совсем здоровехонька.
Семячко. Но я сомневаюсь, чтоб мой журнал имел такое целебное свойство.
Сухожилов. Что хотите думайте, я знаю только, что вы мой благодетель!
Трезвонов (вбегает). Он решительно ничего не поймает в драматическом искусстве…
Пуговицын. Невежда, решительный невежда… Рассудите нас, господин Семячко, вот у нас вышел спор…
Трезвонов. Какой спор! с вами спорить не стоит. Вы ничего не смыслите… Вы просто мараете бумагу.
Пуговицын. Да вы-то что? то ж самое!
Семячко. (Ну, пошла кутерьма! Ах, господи! Уж пять часов… Нумер завтра не выдет… Что мне делать? Как бы скорее с ними развязаться да убежать на ночь в типографию?)
Трезвонов. Вы пишете бессмысленные фантазии…
Пуговицын. А вы черт знает что пишете.
Семячко. Господа, пожалуйста, перестаньте ссориться… Право, мне некогда, нужно идти.
Трезвонов. Некогда! вам некогда, то есть вы просто нас выгоняете. Хорошо же, прощайте… не будет вам ни единой моей строки! Пожалуйте рукопись назад.
Пуговицын. И мою тоже.
Семячко (отдавая рукописи). С радостью.
Трезвонов и Пуговицын. Вы нас больше никогда не увидите.
Уходят.
Семячко. Очень рад. Иоганн, давай мне скорее одеваться.
Сухожилов. Вам некогда. Позвольте надеяться, что в другое время…
Слуга (входит). Из типографии фактор пришел…
Семячко. Зови сюда.
Сухожилов. Мое почтение. (Уходит.)
Семячко. Вот денек выдался!
Фактор (входит). Наборщики целый день сидели без работы и наконец, не слушая моих увещаний, разошлись по домам.
Семячко. Так и есть, предчувствие мое сбылось… О, проклятые посетители! Нумер завтра не выдет. А всё они!., во весь день не дали ничего сделать… Этакого черного дня у меня еще не бывало. Нет, вперед буду осторожнее, не велю никого пускать… А к кабинету замок приделаю… табак спрячу, сигары также! Что теперь делать?..
А завтра публика что скажет?Она меня же обвинит!Кто правоту мою докажет?Кто ей всё дело объяснит?Кто скажет ей, что на рассветеЯ встал, забыв и сон и лень,И что на нашем белом светеМне ежедневно — черный день?
Феоклист Онуфрич Боб, или Муж не в своей тарелке*
Водевиль в одном действии
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Феоклист Онуфрич Боб, отставной чиновник и литератор.
Анна Петровна, его жена.
Иван Миронович Сыромолотный, ее дядя.
Катерина Ивановна, его воспитанница, бедная сирота.
Орест Андреич Кротов.
Зиновия Андреевна Сибирякова, его сестра, подруга г-жи Боб.
Неизвестный слуга.
1-й, 2-й, 3-й, 4-й } родственники Сыромолотного.
Действие в отдаленном уездном городе.