Читать интересную книгу Сакральная связь. Антология мистики - Антология

Встречных прохожих не было, время шло, освещенных окон становилось все меньше и меньше. Поначалу я видел в основном масляные уличные фонари давно вышедшей из обихода ромбовидной формы, позднее заметил несколько со свечами внутри. Затем мы пересекли ужасный неосвещенный двор, где мой провожатый направлял меня рукой в перчатке, помогая пробраться в полной темноте к узкой деревянной калитке в высокой стене, и наконец попали в переулок, по сторонам которого у каждого седьмого дома горели настоящие жестяные фонари в колониальном стиле с коническим верхом и дырками по бокам. Переулок круто шел вверх – круче, чем я полагал возможным в этой части Нью-Йорка – и упирался в увитую плющом ограду частного владения. За оградой я разглядел светлый купол и верхушки деревьев, покачивающихся на фоне бледного неба. Мой провожатый открыл тяжелым ключом низкую арочную калитку из почерневшего дуба, декорированную отделочными гвоздями. Дальше я определял направление в темноте по звуку его шагов, сначала скрипучих – на гравиевой дорожке, затем гулких – на каменной лестнице, которая привела нас к двери в дом. Он отпер ее и распахнул передо мной.

Мы вошли, и мне сразу же стало дурно от царившей повсюду невыносимой затхлости, что, вероятно, было следствием столетий распада и гниения. Мой спутник, казалось, не замечал этого; я из вежливости молча проследовал за ним по винтовой лестнице и длинному коридору в комнату, где услышал, как он запер за нами дверь. Первым делом он задернул занавески на трех маленьких витражных окошках, сразу бросавшихся в глаза на фоне светлеющего неба, затем, подойдя к камину, ударил кремнем об огниво, зажег две свечи в канделябре на двенадцать подсвечников и жестом призвал воздержаться от громких речей.

Свет, хоть и слабый, позволил мне рассмотреть комнату, представлявшую собой просторную, хорошо меблированную библиотеку примерно первой четверти восемнадцатого столетия: стены были облицованы деревянными панелями, роскошный фронтон и восхитительный дорический карниз украшали дверной проем, а чудесный резной камин венчала антикварная урна с завитками. Над переполненными книжными полками на одинаковом расстоянии друг от друга красовались добротно исполненные портреты, потемневшие и таинственные; фамильное сходство с изображенными на них людьми явно угадывалось в чертах лица человека, который жестом пригласил меня сесть в кресло возле изящного стола в стиле чиппендейл. Прежде чем устроиться напротив, мой хозяин замер на мгновение, словно чем-то смущенный, потом медленно снял перчатки, широкополую шляпу, плащ и театрально застыл, представ передо мной в костюме времен короля Георга – парик, кружевной воротник на шее, бриджи, шелковые чулки и туфли с пряжками, которые я раньше не заметил. Не спеша опустившись в кресло с витой лирообразной спинкой, он принялся внимательно меня разглядывать.

Я не мог не отметить, насколько он стар, что под шляпой было не так очевидно, и даже подумал, не эта ли печать уникального долголетия на его лице стала причиной моего неосознанного беспокойства. Когда хозяин наконец заговорил тихим, старательно приглушенным, то и дело дрожащим голосом, я временами с трудом улавливал суть, поскольку возраставшие с каждым мгновением нервное возбуждение, изумление и не до конца осознанный страх мешали мне слушать его.

– Сэр, – начал он, – как вы видите, я склонен к эксцентричности, но не считаю нужным извиняться за свой костюм перед человеком с острым умом и схожими интересами, каковым нахожу вас. Отдавая должное лучшим временам, я без тени сомнения воссоздаю их для себя, вплоть до одежды и привычек, что не может никого оскорбить, если не выставлять всю эту роскошь напоказ. На счастье, мне удалось сохранить родовую усадьбу моих предков, ныне поглощенную двумя городами, сначала Гринвичем, который, разросшись, добрался сюда после тысяча восьмисотого года, а потом, уже в тридцатых, и Нью-Йорком, вобравшим в себя и Гринвич, и усадьбу. У моей семьи было немало причин оберегать это место, и я в свою очередь также придерживался фамильных обязательств. Сквайр, которому дом достался в тысяча семьсот шестьдесят восьмом году, изучал кое-какие тайные искусства и сделал кое-какие открытия, связанные с особыми свойствами нашего участка земли, в силу чего необходимо тщательно его охранять. Некоторые любопытные эффекты этих искусств и открытий я теперь намерен показать вам при условии строжайшего соблюдения тайны; полагаю, я достаточно разбираюсь в людях, чтобы не сомневаться в вашем искреннем интересе и в вашей лояльности.

Он сделал паузу, но меня хватило только на то, чтобы кивнуть в ответ. Я уже упоминал, что был встревожен, однако ничто так губительно не сказывалось на моей душе, как реальный материальный мир дневного Нью-Йорка, и кем бы ни был этот человек – безвредным эксцентриком или практикующим апологетом опасных таинств, – я все равно последовал бы за ним, дабы удовлетворить мою жажду чуда, что бы он мне ни предложил. Поэтому я слушал его.

– Вернемся к моему достопочтенному предку, – тихо продолжил он. – Сквайр обладал рядом особых качеств – прежде всего в том, что касается человеческой воли; такого рода качества, хотя о них мало кто подозревает, влияют не только на действия самого человека и на поступки других людей, но имеют власть над силами и материями Природы, которую по многим параметрам превосходят в своей универсальности. Могу я позволить себе сказать, что он презирал святость пространства и времени, а также весьма странным образом использовал обряды краснокожих варваров, некогда облюбовавших этот холм? Индейцы были сильно разгневаны, когда здесь все застроили, и долго досаждали владельцам земли, стремясь всеми правдами и неправдами попасть сюда в полнолуние. На протяжении многих лет они каждый месяц, как могли, перелезали через стену и творили свои обряды. В шестьдесят восьмом году новый сквайр однажды ночью застал их за этим занятием и, притаившись, долго наблюдал за ними, после чего предложил индейцам сделку, разрешив им свободно посещать усадебные земли и даже совершать ритуалы в обмен на знания, которые они получили от своих краснокожих предков и частично от старого голландца времен Генеральных Штатов. Боюсь, что сквайр – чума на его голову! – намеренно или нет – сыграл с ними жестокую шутку, ибо спустя неделю после того, как ему открыли древнюю тайну, он стал единственным человеком на свете, который ее знал. Вы, сэр, первый, кому я рассказываю об этом, и будь я проклят, если рисковал напрасно, зайдя столь далеко в… сакральную сферу… а вас до сих пор не проняло.

Я невольно вздрогнул от того, как естественно он смешивал в своей речи стили разных эпох.

– Вы должны знать, сэр, – вновь заговорил старик, – что… сквайр… получил от краснокожих дикарей лишь малую часть тех тайных искусств, которые постиг. Он не впустую провел время в Оксфорде и не просто так общался со старым аптекарем и астрологом в Париже. В итоге ему удалось осознать, что окружающий нас мир соткан из дыма наших интеллектов. Чернь не замечает этого, а мудрец вдыхает сей дым, затягивается им как первосортным виргинским табаком. То, что хотим, мы впитываем, ненужное выдыхаем обратно. Не скажу, что это происходит всегда, но и того, что удается впитать, вполне достаточно, чтобы время от времени устраивать веселенькие представления. Вы, без сомнения, увидите больше, чем способны вообразить; постарайтесь унять свой страх перед зрелищем, которое я вам покажу. Подойдите к окну и стойте тихо.

Хозяин дома взял меня за руку и подвел к одному из двух окон в длинной стене затхлой комнаты; стоило ему прикоснуться ко мне без перчаток, и я сразу ощутил пронизывающий холод. Его плоть, сухая и твердая, обжигала как лед, так что я чуть не отпрянул. Но мысль о пустоте и ужасе окружающего мира вновь сподвигла меня набраться мужества, дабы следовать за моим провожатым куда угодно. Подойдя к окну, он раздвинул желтые шелковые занавески и велел мне смотреть в царившую за окном темноту. Поначалу я не видел ничего, кроме бесчисленных крошечных огоньков, пляшущих где-то вдали. Затем, будто подчиняясь незаметному взмаху руки хозяина дома, сцена действия озарилась огненной вспышкой, и передо мной открылось море пышной зелени – чистой, девственной, – а вовсе не море крыш, чего по логике вещей можно было ожидать. Справа зловеще поблескивал Гудзон, впереди раскинулось обширное соляное болото, мерцавшее нездоровым светом копошащихся светлячков, скопления которых издалека были похожи на созвездия. Потом вспышка погасла, и зловещая улыбка появилась на восковом лице старика некроманта.

– Это было до меня… до нового сквайра. Можем попробовать еще раз.

Я чувствовал себя совершенно обессиленным – даже в большей степени, чем когда город сталкивал меня с ненавистной современной действительностью.

– Боже мой! – прошептал я. – И вы способны так же воссоздать любое время?