мимо которого Луве проезжал каждый день по дороге на работу и с работы. Бессмысленно, конечно, каждый раз, проезжая по этой дороге, высматривать ребенка, и все же Луве всякий раз, приближаясь к описанному у Дагермана месту, сбрасывал скорость.
Со временем Луве проштудировал все, что написал Дагерман, и периодически ссылался на него во время сессий. На растяжке, протянутой по борту его машины, девочки написали цитату, которую Луве не раз приводил на сессиях и которая наверняка врезалась им в память: “Наша жажда утешения неутолима”.
У них было много общего со Стигом Дагерманом: хроническая депрессия, неоднократные попытки покончить с собой – и часто тексты, в которых говорилось о насилии. К тому же все они были так или иначе связаны с этим местом, и Луве интуитивно ощущал, что это неспроста. Девочки исцелялись там, где прошло детство писателя, в единственном месте, где он, по его собственному признанию, бывал по-настоящему счастлив.
Здесь те же луга и леса, та же река с шумом стремится к Балтийскому морю.
И запах с фабрики тот же, подумал Луве, глядя сквозь дым на девочек. Солнце, обещавшее еще одно жаркое лето, освещало шесть лиц.
Девочки решили устроить неофициальные проводы, все скинулись на маленький праздник, и на площадке для пикников сейчас лежали завернутые в фольгу разнообразные сосиски, картофельный салат, овощи, сыр халуми, чипсы и как минимум две двухлитровые бутыли с газировкой.
– Лиззи, чтоб тебя, аккуратнее с огнем, сосиски спалишь!
– Они останутся сырыми внутри, а снаружи обуглятся. Ты что, не знаешь?
– Ну и что? Наплевать мне, пусть будут сырые. Я так есть хочу, что сырой член готова сожрать.
За всеобщим хохотом одна из коллег Луве – без особого успеха – попыталась призвать девочку следить за речью.
– Проклятый сэдэвэгэ…
– Осторожнее, Лиззи, ты же капаешь жиром на мой сверток!
– А что плохого в жире? Вот смотри…
Лиззи сдавила живот, сделав ему “щеки”, и заговорила нарочитым басом, изображая речь пупка:
– Привет! Глядите, какие у меня толстые щеки! А все потому, что Лиззи откармливает меня сосисками и чипсами.
Снова раздался общий хохот; теперь к девочкам присоединились и оба терапевта.
“Черт, – подумал Луве. – Не хватало еще, чтобы я передумал и остался”.
Всего два месяца назад Лиззи пыталась повеситься на дереве. Луве по какой-то причине приехал на работу на полчаса раньше и заметил среди стволов красный свитер. Ему удалось вынуть девочку из петли, и она отделалась хлыстовой травмой. Лиззи потом говорила, что Луве, на ее счастье, успел вовремя, потому что она передумала вешаться, едва почувствовав, как веревка впивается в горло. К счастью, девочки часто передумывали.
Луве знал, что Лиззи известно, что написано на надгробье Дагермана, похороненного возле церкви в Эльвкарлебю.
“Смерть – это как путешествие. С ветки на твердую землю”[5].
До того как Лиззи предприняла попытку повеситься, Луве толковал эти слова как полные надежды: за пределами нашего мира есть другой мир, где ничто не подлежит сомнению, в отличие от нашего земного существования, подобного хрупкой ветке, которую может сломать порыв ветра.
“Мы, живущие, – думал он, – всего лишь мертвецы в отпуске”.
– Луве, смотри, что мы нашли у тебя в машине…
Широко улыбаясь, Лиззи продемонстрировала маленький пластиковый пузырек.
– Тестогель, – объявила она и, воздев палец, стала читать: – Применяется при недостаточной выработке тестостерона. Люди с пониженным тестостероном могут легко раздражаться, быстро уставать и пребывать в угнетенном состоянии духа. – Лиззи рассмеялась. – Луве, это ты из-за нас легко раздражаешься, быстро устаешь и пребываешь в угнетенном состоянии духа? Да так, что у тебя не стоит? Потому что мы – трудные девицы с СДВГ?
Луве усмехнулся.
– Дай-ка.
Лиззи отдала пузырек. Луве повертел его в руках, размышляя, нужно ли рассказывать девочкам свою историю.
Нет, решил он. Рассказывать о таких вещах в последний день было бы странно.
– Кстати, видел свою пациентку по телевизору? – спросила Лиззи. – Которая жила в интернате лет сто назад? Они с каким-то знаменитым писателем перетирали про смерть…
– Нет, не видел.
– Она вроде и про тебя говорила. Ты бы посмотрел эту передачу.
Пер Квидинг
“Жизнь и смерть Стины”
(отрывок)
ЛЕТО 1869 ГОДА
Стина шла по дороге южнее Эдмордена, что на севере Естрикланда; навстречу ей тянулись горестные тени людей – все они покидали город, в который она направлялась. Самые разные люди, богатые, бедные, многие – в ожогах, они тащили свои пожитки, мешки и кастрюли в скрипучих тележках или на собственных спинах. Они не жаловались, но молчание, царившее среди этих людей с пустыми, красными от слез глазами, было красноречивее слов.
Уже в городе Стина поняла, почему жители покидают его. В воздухе сухого, почти безветренного летнего дня, стоял едкий запах дыма; там, где кончался хвойный лес, начиналось открытое пространство, за которым виднелся другой лес. Отмеченный печатью разрушения лес из голых, закопченных печных труб. Стине пришло на ум описание морского сражения из “Дон Кихота”: корабельные мачты виднеются в пороховом дыму или до половины уходят в воду, черную, как эта покрытая золой земля. Позже Стина узнает, что причиной опустошения стал столяр, варивший клей без должной осторожности.
Стина смотрела на то, что осталось от гарнизонного городка Ефле – городка, где она родилась, где росли ее родители и где они вступили в брак.
Проходя по одной из мощеных улиц, Стина видела нарядные зеленые деревца, пережившие пожар. Сохранились и уличные фонари, они ведь чугунные, только стекло лопнуло от жара. Народу вокруг было не много; Стине встретились два-три человека, бесцельно, на первый взгляд, бродившие по улицам. На месте того, что совсем недавно было домом, одиноко торчала печная труба – она еще дымилась; по пожарищу крадучись ходила, принюхиваясь к обломкам, лиса. Слышались птичьи песни, воздух полнился бабочками и насекомыми, а на черном фоне видны были яркие брызги: желтые, белые и голубые цветы уже успели прорасти там, где совсем недавно лежали половицы.
Стина поразилась тому, сколь мало заботит природу человек и его горести; в эту минуту она кое-что поняла. Мысль была давней, но до сего дня Стина не могла подобрать для нее слов.
Время устроено не так, как представляется человеку. У него нет начала; ни прошлого, ни настоящего, ни будущего не существует. Существо, задумавшее наблюдать за временем извне, стало бы свидетелем множества событий, происходящих одновременно. Для жителя земли все, чему еще суждено случиться, уже произошло; никто не замечает, что нет никакой осмысленной взаимосвязи между событиями. Стина уже побывала во всех тех местах, куда держала путь, она уже нашла Акселя – или не нашла.
Там и тогда, где