Читать интересную книгу Исповедь свекрови, или Урок Парацельса - Вера Колочкова

— Хм… Как у тебя все просто, сынок. Тут же у тебя и другая, и вполне нормальная… Как так можно, не понимаю…

— Можно, мам. Нет, а чего ты от меня хочешь? Чтобы я волосы на голове рвал? Чтобы сидел сейчас, плакал вместе с тобой? Да если б я мог…

Так сказал последнюю фразу, будто и впрямь собрался плакать. Она вдруг испугалась, выпрямила спину, торопливо отерла щеки от слез. Решительно шмыгнула носом. У мальчика и без того горе, его жена разлюбила! И сына у него почти отобрали! Мальчик и без того страдает, еще и она над душой хнычет…

— Ладно, сынок, ничего, переживем как-нибудь. Не ты первый, как говорится, не ты последний. А с квартирой что? Квартиру делить будете? Она же в равных долях оформлена, на тебя и на Арину. Можно пополам…

— Нет, мам, не хочу я у сына квадратные метры из горла вырывать. Нет, я понимаю, она на ваши с папой деньги была куплена, но… Позволь мне такое благородство, а? Пусть моя доля в квартире Гришкина будет. А, мам?

— Да, пусть будет. Конечно. Я же просто так спросила, ради информации. Пусть Гришеньке останется…

— Спасибо, мам.

— Да ладно… Знаешь, как-то мне сейчас открылось — не это важно. Бог с ней, с квартирой. А вот что Гришеньку забирают, это да… Это придавило, как плитой…

— Да кто ж его забирает? Просто видеться будем реже, а так…

— Значит, ты ко мне переедешь, сюда?

— Нет, мам. Что я, маленький, под боком у тебя жить?

— А куда? Квартиру снимать станешь? Дорого же… Еще и алименты платить…

— Арина не возьмет алиментов. Ее будущий муж хорошо зарабатывает, он против алиментов. Тоже благородный, блин… Кругом одни благородные собрались, надо же.

— А как тогда?

— Ну… Значит, я сам как-то платить буду. Или покупать Гришке что-нибудь. А на съемную хату я тоже не пойду, мам. Я у Лады жить буду, в ее квартире. Она меня любит…

— Да, я вчера слышала. А ты ее любишь?

— Не знаю… Если честно, я не думал об этом. Пусть все идет, как идет, там видно будет.

— Звучит довольно инфантильно, ты не находишь?

— Может быть. Но знаешь… Я в последнее время так измучился с этими игрищами в семейную жизнь… Надоело все. Хочу просто так жить и ни о чем не думать. Хоть какое-то время.

— Тогда честнее жить одному, Лёв.

— Я понимаю. Но если Ладка настаивает… Отчего ж нет? Тем более я ничего ей не обещаю и ни под чем не подписываюсь. Я свободен, она свободна.

— Слушай… А это правда, то, что вчера Лада сказала? Ну, что это Арина специально вас свела…

— Да нет! Нет, конечно! Просто Ладка вчера напилась, несла околесицу. Нет, Арине вообще все по барабану было — где я, с кем время провожу… Лишь бы ее в покое оставил.

— Странно… А я, как всегда, не видела ничего… Хотя нет, вру. Я в последнее время чувствовала — есть что-то такое, витает в воздухе. Но чтоб до такой степени…

— Ладно, мам, я пойду, ладно? Устал от этого разговора. Ты не заметила, мы по одному кругу ходим?

— Куда ты пойдешь?

— К Ладе. Она ждет.

— А как же Гришенька?

— А что Гришенька? Я за ним вечером в воскресенье приеду, домой отвезу. Ну, то есть… К матери его домой… К бывшей жене…

У нее только и вырвалось из груди горестно-слезное — ох-х-х… Домой к его матери, к бывшей жене! Но все равно не заплакала. Слезы в уголках глаз скопились, но не заплакала.

— Ладно, мам, не плачь, прорвемся! Все, я пошел. Будем считать, у меня параллельно с разводом медовый месяц начинается! Ничего, прорвемся, мам…

— Ага, сынок, прорвемся. Что ж нам еще остается. Будем прорываться через колючую проволоку. Ладно, она хотя бы у тебя медом намазана… Иди, празднуй. Дверью только не хлопай, Гришенька еще спит.

Ушел. И дверь тихо закрыл, как мамка велела. Сынок, сынок… А может, и впрямь ничего, прорвемся… Все живы-здоровы, чего бога гневить.

— Ба… Я уже проснулся, доброе утро…

Гришенька стоял в кухонном проеме, прикрываясь ладошкой от солнечного луча. Ангел хрупкий, сонный, олененок на тонких и длинных ножках. Сердце зашлось медом нежности…

— Доброе утро, мой драгоценный! Иди сюда, я тебя обниму…

Взобрался на колени, зевнул сладко, подставил щеку для поцелуя. Молоком пахнет, счастьем, снами детскими.

— Ба, а в зоопарк прямо сейчас поедем?

— Да, можно прямо сейчас… А может, изменим планы? Может, лучше на дачу к тете Кате и дяде Коле рванем? Там солнышко, свежий воздух…

— Ура, на дачу, на дачу! А на чем мы поедем? На поезде?

— Ну… Почти на поезде. Электричка называется. Хотя можно папе позвонить, пусть нас на машине отвезет… Оторвется от важных дел…

— Нет, я хочу на поезде, который электричка!

— Ну и отлично. Тогда умываться, завтракать, и — полный вперед! Нас ждут великие дела, мой прекрасный принц! Мы едем путешествовать на электричке!

* * *

— …Да, вот такие у нас грустные новости, ребята… До сих пор в себя прийти не могу…

Сказала и тихо всхлипнула, не сдержавшись. Да не особо и старалась — уж здесь-то, на даче у Прокоповичей, можно поплакать, позволить испуганной душе съесть порцию положенного сочувствия. Хотя сочувствие — как сладкая мучнистая еда. Пока ешь — хорошо, а толку для организма никакого, один вред…

— Ничего, Санька, ничего! Перемелется, мука будет! — в очередной раз произнесла одну и ту же фразу Катька, наклоняясь к окну и цепляя взглядом бегающего по газону Гришеньку. — Надо же, какой большой стал… А красавец растет, весь в Левку, от матери ничего не взял!

— Почему? Арина тоже красивая.

— Да ну… Все равно наш Левка лучше. И красивый, и добрый, и порядочный. Чем он ей не угодил, не понимаю? Где по нынешним временам лучше найдешь? Не пьет, не курит, зарплату в дом несет, сына любит… Нет, какого еще рожна, а? Еще и любовь неземную ей подавай! Совсем зажралась баба! Глупая еще, не понимает, что лучшее — враг хорошего. Потом поймет, да уж поздно будет…

— Нет, Кать, не права ты. Теперь вспоминаю, как Арина себя вела, и знаешь, даже сочувствую ей. Трудно жить рядом с нелюбимым, да еще и с другой любовью в сердце. Пытка, а не жизнь. И себя измучила, и Леву, и меня…

— Хм… А я тебе что говорила?

— Да говорила, говорила… Но ведь не хочется ж верить до последнего! А я своей суетой раздражала ее, конечно. Старалась угодить помощью, вечно бежала впереди паровоза.

— Ага! Давай, давай, пожалей эту поганку! Оправдывай ее! Она на тебе свое недовольство жизнью вымещала, а ты давай, оправдывай! Послушать тебя, так ты и не свекровь вовсе, а бедная родственница! Хоть сейчас, после всего, озлись на нее по-настоящему!

— Да зачем… Теперь-то уж — зачем? Нет, не буду…

— А ведь Катерина права, Сань… — тихо проговорил Коля, до того не принимавший участия в разговоре и служивший ему фоном молчаливого сочувствия. — Права в том, что выводы надо делать на будущее. Нельзя, нельзя себя так подавать, Сань. Помнишь правило Парацельса? Забыла? Все — яд, и все — лекарство…

— Помню, Коль, помню. То и другое определяет доза.

— Во-о-т… В другой раз, когда впереди паровоза бежать вздумаешь, держи себя за шиворот, не завышай дозу. Таблеточку «свекровкиного озверина» никогда не помешает глотнуть для профилактики. Особенно тебе. Помни, Сань, всегда помни правило…

— Ой, да ну тебя, Коль! — сердито махнула рукой в сторону мужа Катька. — Пристал со своим правилом, зануда! Саньке и без того плохо, а ты — правило, правило… Тоже, учитель нашелся. Парацельс доморощенный. И вообще, не вмешивайся в наш разговор! Он у нас особенный нынче, слезно бабский!

— Понял, молчу. Я ж как лучше хотел — Саньке совет дать… Чтоб со следующей невесткой таких ошибок не допускала. И вообще, пусть больше для себя живет… Слышишь, Сань? Вырос твой Левка, мужиком стал, пора снимать с себя материнские долги. Живи для себя!

— Да. Спасибо, конечно, Коль. А только не понимаю я этого — для себя. Чем жить-то в этом «для себя»? Основа какая-то должна быть? Платформа, подоплека? Да вся моя жизненная платформа и подоплека — это мой сын… Его жизнь, его счастье. А еще — внук… Если у них все хорошо, то и у меня все хорошо, мне большего не надо. Нет, не могу я для себя, Коль. Не умею. Нет смысла жить, когда отдать себя некому!

Она даже не уловила момент, когда перешла границу. Раньше чувствовала ее в посиделках с Прокоповичами, а нынче расслабилась, прошляпила. Да еще так рубанула, как обухом по голове: «…Нет смысла, когда отдать себя некому!» Это бездетным-то Прокоповичам!

Воровато подняла глаза, мазнула быстрым взглядом по лицам. Да, лица у обоих грустные, замкнутые от неловкости. Но не обиженные ничуть. Наоборот, сочувствующие пуще прежнего. Выходит, еще и жалеют ее? Ляпнула, мол, наша Санька лишнего?

Добил неловкую ситуацию Гришенька. Нарисовался в дверях, как дополнительный укор совести. Рожица счастливая, глазки блестят, щеки раскраснелись от беготни на свежем воздухе. И в руках что-то держит, ладошками к груди прижимает… Боже, да это рубанок! Где он его откопал?!