— Обычное дело, батюшка-государь, — тихо промолвил донец, подъехав к Петру вплотную, — быстро ехали. Вот колесо со шкворня и соскочило. Мужика выбросило, в пыли весь извазюкался. Тьфу!
В голосе казака отчетливо просквозило презрение чуть ли не родившегося на коне станичника к обычному извозчику, что не то что в седле, на облучке удержаться не может. Одно для таких у донцов слово — сиволапые!
— Подъедем, братцы, поможем. Негоже даму под вечер на мосту оставлять — в своем платье она, бедняжка, и на коня не сядет, а в своей обувке до жилья не дойдет.
— То доброе дело сотворим, царь-батюшка. Зараз колесо им поставим, плевое дело!
Казаки оживились, шмыгнули носами, и Петр сразу понял причину некоторого их возбуждения. Рубль-другой станичникам на водку обязательно перепадет. Хотя на царской службе они отнюдь не бедствовали, да и не пили, неся круглосуточную охрану.
В кабаки донцы ходили, только будучи свободными от службы, находясь в краткосрочном отпуске, зато отрывались по полной, иной раз разнося заведение по бревнышку.
И как ни боролся Петр с этой пагубной привычкой, но переупрямить казаков так и не смог. Недаром неофициальным гербом Тихого Дона является пьяный казак в костюме Адама до грехопадения, но с папахой и при сабле сидящий верхом на винной бочке. И ничего тут не добавишь — в бой казаки на коне лихо мчатся, а из кабака их и на арапнике не вытянешь.
Пока все не пропьют, не уйдут!
Копенгаген
— Крюйт-камера взорвалась, сэр!
Трубидж прохрипел совершенно осипшим голосом, и Нельсон раздраженно дернул плечом.
— Сам вижу! Сейчас к русскому подойдет «Дюк оф Йорк» и разрядит по нему пушки!
Адмирал прижал к единственному глазу подзорную трубу — мощный и пока серьезно не пострадавший 72-пушечный «Герцог Йоркский» накатывался на русский корабль неотвратимой смертью, приближаясь к нему на пистолетный выстрел.
«Все правильно, пушки у русского разряжены, и Хью даст в упор полный залп. Протянет ядрами по всему борту. Как там его? „Гранд Нью Сити“?! Что за варварское название?! Оо-о! Годдем!»
Крышка одного из портов, в самом низу русского линкора, чуть ли не у ватерлинии, которую адмирал принял сначала за заплатку, неожиданно поднялась. И тут же из нее с дымом вылетело черное длинное бревно, шлепнулось в воду и с отчетливо видимым пенистым следом рванулось прямо к середине борта «Герцога».
Нельсон онемел, ему показалось, что сердце остановилось, он даже не дышал. Только теперь адмирал понял, что все рассказы спасшихся моряков, которые видели в Дарданеллах самодвижущиеся бревна, способные в клочья разнести любой корабль, не являются выдумкой, бредом, плодом больного воображения…
«Они их называли „Копьями Сатаны“! Да, это оно!»
Швах!!!
У борта «Дюк оф Йорк» вырос огромный белый султан воды, взлетевший чуть ли не до клотика фок-мачты. И когда он опал, глазу адмирала предстало чудовищное зрелище — крепкий дубовый борт словно был проломан страшным ударом чудовищного топора сказочного великана, в нем зияла огромная пробоина, куда с плеском устремилась вода. Линкор неотвратимо заваливался в свинцовую гладь моря.
— Сэр, так это правда?! У русских действительно имеется это чудовищное оружие?! Это не болтовня! Хоули щит!
— Черт с кораблем! Я готов потерять еще два, но такое оружие должно быть у нас!
Нельсон мотнул головой. Потеря трех новых линейных кораблей его не сильно огорчила, ведь в замену были утоплены две старые русские лохани и шведский фрегат.
Теперь у англичан было подавляющее преимущество — четверо против одного. Да еще командор Грей с тремя кораблями спешил на помощь. Сейчас главное — не подходить к правому борту, там может быть еще одно «сатанинское копье».
Хотя…
В этот момент в голове адмирала промелькнула удачная мысль, и он ее тут же громко выразил:
— Передайте сигнал Грею — пусть заходит с правого борта. А мы с левого. Возьмем русского в два огня! И еще одно, Трубридж, — нам нужны пленные с этого корабля, желательно офицер. Он сейчас на вес золота! Поэтому озаботьтесь, капитан, заранее!
Париж
— Бедный Симон!
Первый консул Французской Республики, дивизионный генерал Гош машинально вытер расшитым золотом обшлагом мундира пот со лба. Ему снова привиделась Вандея — дикий край мятежных шуанов, бесчеловечных в своей жестокости, недостойных считаться французами, а потому подлежащих беспощадному истреблению.
Якобинская диктатура отчаянно нуждалась в хлебе — Париж голодал. Зажравшиеся вандейские крестьяне категорически отказались отдать зерно. Более того, они перебили отряды Конвента и зверски растерзали посланных за хлебом комиссаров. Глумясь, вспарывали животы революционерам, набивали чрево пшеницей и злобно приговаривали: «Вот вам наш хлебушко забесплатно, досыта отведайте!»
— Канальи!
Гош встал из-за стола, его терзала ненависть. Ровно девять лет назад, в проклятом девяносто третьем году, его, сына простого каменщика, ставшего бригадным генералом Республики, отправили с войсками на усмирение мятежного департамента, поднявшего белые знамена с ненавистными золотыми лилиями — символами власти обезглавленного на гильотине короля.
— Несчастный Симон!
Перед глазами Гоша всплыл из памяти бедняга адъютант, попавший в засаду и схваченный самим Жоржем Кадудалем — ражим молодым детиной, особенно зверски расправлявшимся с захваченными в плен республиканцами. И этот упырь постарался во всю гнусность души и своего подлого разума — Симон еще дышал, когда Гош с двумя эскадронами Национальной гвардии пошел в атаку на лагерь бандитов.
Он не узнал своего адъютанта — 17-летнему юноше выкололи глаза, отрезали язык и уши и нарядили в «красные штаны» санкюлотов. Кадудаль лично, как узнали позднее, снял с парня всю кожу от поясницы до щиколоток. Хотя генерал отомстил, приказав перебить всех вандейцев, которые, невзирая на пол и возраст, бешено сопротивлялись.
Даже женщины и маленькие дети с растрепанными волосами, искаженными лицами, распаленные безумной яростью, как озверелые фурии, с лютостью бешеных собак бросались на солдат Республики.
Приказ генерала был выполнен в точности, хотя восстание удалось подавить лишь через два года. Вандея полностью обезлюдела, только черные вороны, вестники горя, каркали на пепелищах…
Гош ни о чем не жалел ни тогда, ни сейчас, только лицо несчастного адъютанта, которого он собственной рукой избавил от мучений, иной раз всплывало у него в памяти. Только так, и никак иначе — либо Республика, либо король! Победитель может быть только один!
Сам Гош считал, что выбрал правильную сторону, ибо в королевской гвардии сын простолюдина, что луковый суп считал неслыханным яством, смог бы выслужить офицерскую шпагу, и то при невероятном везении, лишь к старости.
В армии Конвента молодой Луиш Лазар прошел путь от солдата до полковника всего за один год, став в 23 года бригадным генералом.
Не это ли лучшее свидетельство истинно народной власти?! Власти, которая ценит людей прежде всего за их настоящие заслуги перед Республикой, а не за происхождение…
— Бедный Симон…
В памяти глухо щелкнул выстрел. Гош воочию ощутил пистолет, который дернулся тогда в его руке, избавляя несчастного от мучений. И тут же память отступила, смытая волной застарелой ненависти, накопившейся за эти годы и прорвавшей «плотину» железной воли.
— Жорж Кадудаль! Я еще с тобой посчитаюсь!
Копенгаген
— Флаг сбили!
Отчаянный выкрик матроса заставил Кроуна обернуться, тяжело припадая на ногу. Капитан-командор был ранен — осколок разорвавшегося ядра распорол ему мышцу. Жена, сразу кинувшаяся к нему, умело перетянула голень жгутом и наложила повязку.
Сейчас, в этом безумии кровавой схватки, он не мог нарадоваться на свою Марфу Ивановну. Она, как опытная «сестра милосердия», уже перевязала десятки матросов и офицеров, не обращая внимания на взрывы и всюду занимающиеся пожары.
Но не только женой, сейчас Кроун гордился всей командой «Великого Новгорода», матросами и офицерами, которые не обращали внимания на легкие ранения — они были почти у всех. Даже те, кто потерял руку или ногу, но находились в сознании, продолжали драться, помогая накатывать орудия или подавая картузы.
— Флаг поднят, господин капитан-командор!
Из клубов дыма выскочил лейтенант Колбасьев, злой, растрепанный, с безумными глазами.
— Вы почему здесь, Иван Петрович?! Немедленно вниз, к своему аппарату! Пожар и без вас потушат!
Лейтенант шотландцу нравился. Лихой офицер имел красный Владимирский крест с мечами за потопление торпедой турецкого флагмана в Дарданеллах. Вообще-то молодой мичман тогда потопил еще и британский корабль, однако островитяне являлись в то время союзниками, и награждать за столь удачный выстрел не стали, неудобно как-то…