Читать интересную книгу Нерассказанная история - Моника Али

27 января 1998 года

Конечно, мои способности к самокритике несколько подводят меня. Я был измучен после вчерашнего. Меня одолевали тревоги и волнения. Теперь я смотрю на это немного по-другому. Она определенным образом не столько была отнята у людей, сколько приблизилась к ним. В ту ночь она стала настоящим символом доброты и страдания. Каждый имеет больше прав владеть символом, чем человеком из плоти и крови.

Ее «смерть» изменила нацию, как утверждали ведущие писатели и журналисты. Чопорность и сухость ушли в анналы истории. Голос говорившего о ней премьер-министра прерывался. Королева нарушила протокол, склонившись перед гробом.

Королева нарушила протокол. Как удивительно писать эти слова!

Конечно, сразу же началась охота за ведьмами. Пресса и публика нашли злодеев. Ее осаждали фотографы, папарацци… их и нужно винить. Они довели ее до ошибочного и рискованного поступка.

Она немедленно усмотрела в этом некую иронию.

– Так что, теперь пресса винит себя? – усмехнулась она.

Но она черпала силы в этих излияниях чувств, выплескивавшихся далеко за границы наших берегов. Оказалось, что похоронную церемонию смотрели два миллиарда человек.

...

28 января 1998 года

Старался ли я во имя лучшего? Много раз я пытался развязать этот моральный узел, а он запутывался все больше. Все, что могу сказать под конец: я надеюсь. Надеюсь, что не поступил неправильно. И ответ есть только у нее. Если она найдет свое место в жизни, я был прав, что облегчил ей прежнюю. Но у меня уже нет времени увидеть это. С другой стороны, если бы мне не был вынесен смертный приговор, я не смог бы сделать то, что сделал. Десятилетиями сгибаться под бременем тайны и ответственности было бы невыносимо для меня и слишком рискованно для нее.

Вот так все и вертится. Можно надеяться, что близость к смерти рождает в нас дальновидность и проницательность. Возможно, когда я почувствую себя истинным мудрецом, осознаю, что конец близок.

Иногда я просыпаюсь по ночам, как от кошмара. Хотя больше не помню снов. Если я и вижу сны, то только о ней. Я словно грежу целыми днями. И почти не могу противиться желанию позвонить. Мы уговорились созваниваться только в самых экстремальных ситуациях.

– Даже если дело срочное, Лоуренс, – сказала она, – я найду способ справиться сама. В конце концов…

Она не закончила фразу, но мы оба знали, что имеется в виду. Не то чтобы она была смущена перспективой моей… и не только моей кончины. Смерть считается в высшем обществе чем-то вроде извращения, о котором лучше не упоминать. Но она не разделяла это мнения.

– Вы очень мне помогли. Сами знаете. – Она чмокнула меня в розовую лысину и хихикнула: – О Боже, Лоуренс, что я могу сказать? Всякая благодарность звучит по меньшей мере абсурдно.

И правда. Складывалось впечатление, будто я помог ей собрать корзинку для пикника или подогнал машину.

Она не надела коричневые линзы. Мы сидели на диване в маленьком белом деревянном домике в Северной Каролине, и я всецело погрузился в созерцание ультрамарина ее глаз, достойных сонета. Это были самые прекрасные глаза на свете.

– Боитесь? – неожиданно спрашивает она.

Я пожал плечами, словно слишком отвлекся, чтобы думать об этом.

– Я бы боялась, – покачала она головой. – Каждый раз, осознавая, что могу покончить с собой, знала, что не смогу довести дело до конца. Духу не хватило бы.

Она может быть откровенной, как ребенок.

– Но вы, наверное, боитесь.

Я поразмыслил. Да… когда позволяю себе задуматься об этом.

Она заговорила о прежних временах с такой нежностью, что это казалось прощанием. Мы обменялись историями о нашей первой встрече, когда я поклонился ей, а она в ответ присела, и ее прекрасные глаза сияли.

Немного погодя она становится серьезной.

– Я бы испугалась смерти, Лоуренс. Но теперь я не хочу бояться жизни.

...

29 января 1998 года

Ночь, когда она поплыла к своей новой жизни, была бурной, свирепой, великолепной. Я просидел в шлюпке почти час, прежде чем заметил ее. И все это время гадал: а вдруг она передумала. А вдруг наш маленький план существовал только в больном воображении моего умирающего мозга?

Потом неподвижные темные воды разделились, и она помахала мне рукой. И без всякой суеты поплыла к шлюпке, пока я нервно оглядывался, в миллионный раз проверяя, не увидели ли меня.

«Рамзес» был единственной яхтой, отошедшей далеко от гавани, на такое расстояние, чтобы влюбленным никто не мешал.

Я протянул ей руку, помогая забраться в шлюпку. Она едва не утянула меня в воду: у нее была сила тигрицы, и если бы она зарычала, мне показалось бы это вполне естественным.

Я спросил ее, уверена ли она.

– Гребите, – был ответ.

Но она была слишком нетерпелива. Ей не нравился мой способ гребли. Та техника, которую я отточил. И, натянув джинсы и свитер, которые я припас для нее, она локтем оттолкнула меня.

Я поинтересовался, не заметил ли кто-то, как она нырнула в воду (я, разумеется, имел в виду ее любовника, хотя, по ее словам, знал, что они часто занимают соседние каюты из-за его склонности к храпу). Она заверила, что никто ничего не заметил. Я спросил, есть ли шанс, что один из ночных охранников что-то заподозрил.

– Тот бедный дурачок? Спит. Я проверяла.

Даже в лунном свете я видел, как горят ее щеки.

Она давно отказалась от полагавшейся ей охраны, боясь, что офицеры в лучшем случае шпионят за ней. Семья ее любовника имела все самое лучшее, самое дорогое, самое современное… и очень плохо работающее. Для нас это было преимуществом. Видеокамеры наблюдения на «Рамзесе» никогда не включались. Так приказал ее любовник, на случай если ему придет в голову запереть дверь и разложить свою принцессу (или одну из ее предшественниц) на столе или на полу.

Она неожиданно встала, и шлюпка закачалась.

– Я сделала это! – воскликнула она так громко, что я механически зашикал. Она рассмеялась. Должно быть, прошло много лет с тех пор, как кто-то, кроме ее мужа, требовал заткнуться.

– Ну можно ли этому поверить? – спросила она. – Я сделала это! В самом деле сделала!

...

30 января 1998 года

Несколькими неделями ранее я летал в Бразилию, чтобы организовать ее «кончину». Самым трудным было узнать, какой из пляжей Пернамбуко будет ближе всего к «Рамзесу». Проведя несколько дней с друзьями в Буэнос-Айресе, они полетели в Монтевидео, чтобы сесть на яхту и поплыть вдоль побережья от Уругвая. Супербогачи не планируют свои каникулы как простые смертные. Невозможно было узнать их точный график. Поэтому я обыскал несколько пляжей, под вымышленным именем нанял на день шлюпки на трех: лишняя осторожность не помешает. Позвонил ей на мобильник, когда еще был в Вашингтоне, и рассказал о предположительном месте швартовки. Не главный пляж, разумеется. Я объяснил… вернее, пытался объяснить ход моих рассуждений. Стратегию и тактику отступления. Сначала – с яхты на шлюпку, потом – со шлюпки на сушу и от точки высадки – к дому. Она небрежно отмахнулась:

– Как быть, если он сделает предложение?

Я ответил, что не знаю, но что она, вполне вероятно, может ответить согласием.

– О Господи, – вздохнула она.

Я добавил, что она, естественно, должна слушаться своего сердца. Но если откажет ему и сократит каникулы, значит, наш план провалится.

– Но было бы несправедливо водить его за нос, – возразила она. Ей и в голову не приходило, что она уже это делает.

– Не волнуйтесь, я постараюсь, чтобы он не сделал предложения, – заверила она. Я осведомился, каким образом у нее это получится.

– Пущу в ход женские хитрости, разумеется. Намеки на то, что для такого рода предложений всегда есть местечко получше, поживописнее. Буду держать его на расстоянии, одновременно завлекая.

Возможно, для этой цели пригодятся ее любимые дешевые романы.

Она была совершенно уверена, что сможет уговорить любовника бросить якорь в указанном месте.

– Я буду действовать на его… как это… подсознание. Очень осторожно.

Я уверил, что ее желание – закон для любовника. Ну… или слово… все равно.

– Лоуренс, – ответила она, – вы же знаете, моя беда с мужчинами в том…

Она осеклась. Тема была слишком обширна.

Она села в шлюпку, и мы отплыли. Было начало четвертого, и она сказала, что, хотя обычно встает рано, никому не придет в голову постучать в ее каюту до восьми часов утра. Все решат, что она захотела поспать подольше. Это давало нам пять часов при расстоянии в триста километров. После этого на рифах, пляжах и в воде начнутся поиски.

В машине она положила ноги на бардачок и откинула сиденье. Я думал, что она собирается уснуть, но этого не произошло. Она говорила и говорила. Я почти не помню о чем. И думаю, она тоже. Трещала без умолку. Тогда я был крепче, чем сейчас, греб без всяких усилий и вполне бы мог добраться до берега сам, если бы она не перехватила весла.