Читать интересную книгу Основы философии - Павел Гуревич

Однако философия обнаруживает странную живучесть. Она выстояла против атак позитивистов. Доказала свою уникальность, прочность. Человек постоянно множит метафизические вопросы. Когда же рождается относительная ясность, он немедленно затемняет ее новым противоречием, еще одним измышлением. Зачем? Чтобы получить ответ? Но ведь философ на это совершенно не рассчитывает. Несмотря на яростные споры, суть которых я здесь изложил, со всей убежденностью полагаю, что философия – это не наука.

Однако… человек от рождения философ.

Философия совсем иной, нежели наука, весьма эксцентричный способ мышления, погружения в тайны мира. Человек философствует, потому что зачарован этой страстью. В ней он выражает самого себя. Человек делает это для собственного удовольствия, для самовыражения, ибо он рожден философом.

Но тогда чем продиктованы жалобы Бердяева? Культура, как выясняется, не может в равной степени поддержать все стороны человеческой жизни. Она, можно полагать, ищет более надежные опоры, нежели метафизические зигзаги мысли. Но и сам человек, разгадывая собственную природу, видит перед собой зыбкий, неустоявшийся образ. Он страшится признаться себе, что именно эта поразительная способность к рефлексии и есть самое ценное в нем…

«Странное дело, но в наш век философия, даже для людей мыслящих, всего лишь пустое слово, которое, в сущности, ничего не означает; она не находит себе применения и не имеет никакой ценности ни в чьих-либо глазах, ни на деле»[36]. Слова принадлежат мыслителю эпохи Возрождения Мишелю Монтеню (1533–1592), однако похоже, будто сказано это в наши дни.

Публицистов сегодня волнуют политические распри, бюджетные хитрости. Политики опираются не на мудрые максимы, а на популистские мотивы. Общественное сознание утрачивает глубину и культурные корни. В годы тоталитаризма лидеры, издав очередное постановление, вещали: только время способно выявить истинный и непреходящий смысл принимаемого решения. Пустота набрасывала на себя философский убор. Власть имущие в наши дни убеждены, что назначение философии именно в том, чтобы обслуживать каждый изгиб конъюнктурной политики. Интеллектуальная честность и независимость редко привлекают сторонников.

1.4.3. Почему философию отовсюду теснят?

Философию теснят отовсюду. Представители точных наук, завороженные грандиозными открытиями нового века, полагают, что проникновение в ядро клетки важнее отвлеченных размышлений. Однако разумно ли, не сдерживая себя философской осторожностью, извлекать из вещества огромные фантастические энергии, не имея развернутой картины мира? Проникновение в глубины клетки, судя по всему, должно сопровождаться философской осмотрительностью.

Последствия чернобыльской катастрофы столь внушительны и долгосрочны, что один мудрый современник сказал: «Не исключено, что дата взрыва может стать основой для нового летоисчисления: до и после Чернобыля». Французский философ Андре Глюксман пишет: «Отныне я знаю, как может закончиться наш мир. 3 сентября 2004 г., на всем мировом телевидении взрывается отчаяние, возникает образ преисподней в духе Иеронима Босха»[37]. Французский философ скорбит о том, что разработчики нового, рождающегося XXI в. идут ощупью, ощущая свою неподготовленность.

Ученые достигли огромных успехов в познании генной природы человека. Ведутся эксперименты по сращиванию генов, которые дают поразительные результаты. Однако опять звучат голоса предостережения. Зачем нужны существа-химеры, которых не было в природе? К чему, вообще говоря, может привести бесконтрольное баловство с генами? Не исключено, что начнется длительный ряд мутаций, которые преобразуют все живое. Человек станет жертвой собственных экспериментов. Мнимое господство над природой обернется жутким поражением. Трезвая экспертиза науки возможна только в философии. Само собой понятно, что философия вовсе не выполняет функцию некоего интеллектуального полицейского, ибо внутри философии нет единой точки зрения по фундаментальным вопросам.

Однажды по телевидению выступала известный отечественный физиолог академик Наталья Петровна Бехтерева. Она сказала, что в ее лаборатории нашли средство, которое позволяет, воздействуя на определенные участки мозга, многократно усилить интеллектуальные ресурсы человека. Казалось бы, надо радоваться. Вот вам мой мозг, гони импульсы. Однако исследовательница неожиданно сказала: мы наложили мораторий на эти эксперименты. Вот тебе раз! С чего это вдруг? Скорее всего, сыграла свою роль философская подсказка… Наивно думать, что философия на все накладывает запрет, но она все же предостерегает. В своей книге «Магия мозга и лабиринты жизни» (М., СПб., 2006) Н.П. Бехтерева отмечает: «Мы так много узнали о космосе, а живой мозг человека остался, как это ни парадоксально, все таким же далеким» (с. 45).

Выходит, философия только тем и занимается, что вразумляет людей. Люди науки бесстрашно проникают в лабиринты познания, а любомудры увещевают, советуют, предостерегают. Не пытаются ли они остановить колесо истории? Помните, один из персонажей фильма Михаила Ромма «Девять дней одного года» произносит такую фразу: «А кроме того, человеческую мысль остановить нельзя». Это верно. Но проблема гораздо сложнее. В арсенале философов огромный интеллектуальный материал, накопленный за тысячелетия. Наработаны различные навыки мышления, представлены разнообразные интеллектуальные традиции. Нельзя остановить мысль, но нельзя и оставить ее плоды на обочине. Зачем тогда вообще мысль?

И все-таки философской рефлексии постоянно ставится некий предел. Философское возвещение оценивается как удел стародумов. Утрачивается и без того зыбкое представление о специфике философского мышления. Парадоксально, но стремительное развитие гуманитарного знания дает тот же эффект. Обогащение истории, психологии, социологии и других дисциплин подрывает верховенство философии.

Герберт Уэллс, выдающийся английский фантаст, в начале XX в. высказал догадку: пожалуй, господствующей наукой грядущего столетия будет психология. Не станем оспаривать экспертизу фантаста. Возможно, он близок к истине. Однако неужели только психология обещает стать всеобъемлющей наукой? Разве не являемся мы сегодня свидетелями ренессанса историзма? А глобальные претензии социологии или, скажем, культурологии? Положение философа действительно трагично… Многие сравнивают его с королем Лиром, разделившим царство между наследниками и оставшимся без угла.

В наши дни ведущие исследователи культуры, политологи, т. е. знатоки политики, усилили внимание к изучению неразгаданных тайн социальной динамики, распознаванию механизмов общественного развития. При этом, естественно, возник соблазн понять историю без философии или, точнее сказать, с помощью непрофессионального любомудрия. Одному мнится, что тайна тоталитарных режимов гнездится в сексуальной неудовлетворенности подростка, будущего диктатора. Другому кажется, что в человеческой летописи легко просматривается эффект маятника. Вот почему, к слову, Россию постоянно бросает от вольницы к деспотии…

Для глубинного понимания тончайших оттенков человеческой истории важны и психоаналитические методики, и проницательные наблюдения за «приливами» и «отливами» в политической жизни, но неужели столь обыкновенное напряжение мысли может раскрыть тайну истории? Ту, что принадлежит к числу метафизических, вечно возобновляемых проблем. Иной подход к этой теме чреват возмездием. Нужны ли иллюстрации?

Однако нет ли в этих рассуждениях расхожего философского высокомерия? Не реализуется ли древнее поползновение философии быть матерью всех наук? Речь идет совсем об ином – о сохранении статуса философии, на который посягают едва ли не все. Конечно, по словам Аристотеля, философии надлежит исследовать «первоначала и причины». В этом специфика философской мысли, а не ее гордыня.

Философия в ее собирательном смысле состоит из концепций, которые создали философы. Это занятие глубоко личностное. Прежде всего мы персонифицируем философию по именам. Говорим: «философия Платона», «так считал Кант», «концепция Виндельбанда». «Толпа никогда не станет философом» – слова великого Платона. Комментируя их, известный немецкий философ Макс Шелер (1874–1928) добавил: «Но тот, кто стремится к философски обоснованному мировоззрению, должен отважиться на то, чтобы опираться на собственный разум»[38]. В человеческой истории то и дело появлялись величайшие мыслители, которые создавали оригинальные концепции, выражали неожиданные взгляды.

Кое-кто скажет: но ведь и в науке те или иные открытия связаны с именами. Мы говорим «закон Бойля – Мариотта», «концепция Дарвина», «палочки Коха». Это, разумеется, так. Однако ученые раскрывают определенные закономерности, открытие которых подготовлено всем развитием науки. Не будь Лавуазье, так химическое открытие сделал бы другой ученый. Закон сохранения вещества сначала открыл Ломоносов, а затем – Лавуазье. Дифференциальное исчисление открыли Декарт и одновременно Ньютон. Неэвклидова геометрия создана Лобачевским, Риманом, Бойли и Гауссом. Примеры можно множить. Иначе в философии. Философский труд – всегда выражение одареннейшей личности. Никто вместо Аристотеля не написал бы его «Метафизики». Без Декарта не было бы «Рассуждения о методе». Только Сартр мог быть автором «Бытия и ничто». Эта симфония разума не анонимна. Она есть выражение глубочайшего личностного творчества.