Бетани расслабилась и подалась навстречу ему, пылко отвечая на его поцелуи и лаская его плечи, спину, желая принести облегчение.
Внезапно он остановился. Она видела, как вздымается и опускается его грудь.
— Извини, — тихо произнес он.
— Не надо. Не надо извиняться. Я сама обняла тебя.
— Думаю, тебе надо уходить, Бетани.
— Ты не должен сейчас оставаться один.
— Как и не могу оставаться с тобой — в тебе есть что-то такое, от чего я теряю голову.
— Эштон.
— Уходи, Бетани. Со мной ничего не случится.
Она с сомнением посмотрела на него, но его взгляд был таким жестким и неумолимым, что у нее не хватило смелости продолжать спор. Подойдя к дверям, Бетани обернулась.
— Я еще вернусь, — пообещала она.
* * *
Синклер Уинслоу недовольно нахмурился, когда дочь быстро вбежала в столовую. Бетани прекрасно поняла выражение отца, который не терпел никаких нарушений хорошо отлаженного распорядка дня и считал пунктуальность одним из самых достойных качеств.
— Из-за тебя мы задержали ужин на целый час, — упрекнул он после того, как Вильям пододвинул стул Бетани. — Что тебя задержало?
Бетани не собиралась извиняться: после печальных похорон на кладбище она проговорила с Эштоном несколько часов, снова не могла удержать слез, в то время как Эштон хранил мрачное молчание.
— Я была с Эштоном, — объяснила она отцу.
— В самом деле, Бетани, нет никакой необходимости проводить с этим человеком столько времени, — поддержала Лилиан мужа. — Мы уже отправили ему необходимые продукты.
Синклер согласно кивнул.
— Я хотел заказать для него отпевание, но этот проклятый Континентальный Конгресс бойкотирует даже церковные службы. Вместо этого выплатил Маркхэму приличное пособие.
— Неужели ты считаешь, что это уменьшит его боль? Думаешь, несколько монет успокоят его? Эштон нуждался во мне, мама. Не в деньгах, не в пище, а во мне.
— Бетани, — медленно и сдержанно произнес Вильям. — Нам всем жаль этого человека. — Он дал знак слуге снова наполнить его бокал.
— Тогда почему вы никак не проявляете это?
— Успокойся. Эштон — сильный человек и сможет пережить смерть отца, — заверил дочь Синклер. — Сейчас у него будет слишком много работы, нужно готовиться к скачкам.
Ей не хватало слов, чтобы выразить возмущение — никакая беда не способна вызвать у родителей сочувствие к Эштону. Ей стало ясно, что они не считают его достойным их сострадания. Для них он оставался наемным работником, у которого не может быть никаких чувств, а есть только обязанность трудиться на своего хозяина.
Вильям заметил, что сестра даже не дотронулась до жареного цыпленка с овощами.
— Ты не заболела, Бетани? Совсем ничего не ешь.
— У меня нет аппетита.
Лилиан с тревогой взглянула на дочь.
— Нельзя быть такой замкнутой и необщительной, дорогая. С тех пор как ты вернулась из Нью-Йорка, с тобой стало трудно общаться. На балу у Мэлбоунзов на прошлой неделе твое плохое настроение было слишком заметным.
Бетани привыкла к подобным замечаниям: мать постоянно находила у нее недостатки.
— Пыталась быть вежливой, танцевала со всеми, кто меня приглашал.
— Но ни разу не пошутила, не пофлиртовала, не обменялась с гостями любезностями, — упрекнула ее Лилиан. — Ты должна уметь поддерживать разговор с людьми из нашего общества. Тебя не должны находить скучной.
— Вообще не хочу ни с кем общаться.
— Ей незачем волноваться, — заметил Вильям. — Она могла бы быть бедной, как церковная мышь, но все равно бы привлекала внимание мужчин, — засмеялся он. — Мне не повезло, что самая привлекательная женщина в Ньюпорте — моя сестра.
— Вильям, пожалуйста, не надо.
Бетани было невыносимо тяжело сидеть за этим элегантным столом и выслушивать комплименты, когда Эштон находился совсем один со своими грустными воспоминаниями.
— Даже Кит Крэнуик, эта холодная рыба, отметил необыкновенный цвет твоих глаз, — продолжал Вильям.
— Внешность очень важна, — заметила Лилиан. — Но, Бетани, сделай над собой усилие и будь любезной в обществе.
— Мне совсем не нравятся ваши друзья, мама. — Хотя обычно Бетани уважительно вела себя по отношению к родителям, сегодня у нее был очень тяжелый день и ей трудно было выносить замечания матери. — Мне не нравится, когда какой-нибудь глупец исполняет Баха деревянными пальцами, или меня вынуждают танцевать с жеманными щеголями, или нужно притворяться заинтересованной в бесконечных разговорах, кто и в чем был одет на балах в этом году. — Она поднялась и бросила салфетку на стол. — Очень хотелось бы не присутствовать на всех этих скучных вечерах!
Уединившись в своей комнате, Бетани не могла успокоиться. Она понимала всю безнадежность своего положения. Плохое настроение пройдет, и она снова станет послушной дочерью. Будет обмениваться любезностями, вести легкие бессмысленные беседы, делать то, чего от нее ждут. Как это сказала однажды мисс Абигайль? Чем отвратительнее задача, тем больше сил нужно на ее выполнение.
* * *
Легкий ветерок разносил ароматы душистых летних трав. Бетани и Эштон пришли на кладбище и стояли у холмика земли, под которым уже две недели лежало тело Роджера Маркхэма. Несмотря на упорные возражения Кэрри, Эштон потратил большую часть пособия Синклера Уинслоу на каменное надгробие, которое заказал в мастерской Джона Стивена. Сегодня его установили окончательно, и оно останется здесь навечно.
Простые и трогательные слова, высеченные на надгробии, привлекали взор и бередили душу. Два имени — Роджера и его жены — стояли рядом, а ниже его любимый библейский псалом.
— «Душа наша уповает на Господа; Он — помощь наша и защита наша», — тихо прочитала Бетани. — Покойный был бы доволен. — Она наклонилась и положила на могилу букет желтых первоцветов.
Эштон кивнул. Его боль немного притупилась, хотя пустота и одиночество не отпускали. Он взглянул на Бетани, ее глаза были мокрыми от слез. Она приходила к нему почти каждый день. Не обращая внимания на его мрачное настроение, втягивала в разговор, иногда молча сидела рядом, скрашивая одиночество.
Ему вспомнились ее приходы в конюшню и молчаливое наблюдение, как он старательно вел записи о скаковых лошадях, словно писал эпическую поэму. Она сидела рядом с ним за столом, положив голову на руки. Это воспоминание вызвало у него прилив нежности.
— Мой отец был бы счастлив иметь такую дочь, как ты.
— О, мне совсем бы не хотелось быть твоей сестрой, — застенчиво улыбнулась она в ответ.
— Почему?