С парашей в правом углу комнаты.
И воспоминаниями про красивые ножки пани Анны, со второго подъезда.
Тогда впервые в своей жизни, Иван почувствовал отчаяние и простую мальчишескую обиду:
– А я так и не пострелял с настоящего пистолета!
И жизнь пошла день за днём Иван тоскливо смотрел в угол камеры.
Там в камере, и исполнилось ему 18 лет.
Свобода пришла неожиданно, через полтора года.
Польшу оккупировали немцы.
Вошли в город и открыли тюрьму.
И Иван побежал домой, спотыкаясь от нетерпения по неровных улочках родного Перемышля.
А из окна уже выглядывала пани Анна. С приветливой улыбкой:
– Добрый день, Иванцю!
И тогда Иван понял – не миллиарды долларов, не яхты и не теплоходы… а горячая ванна, после вонючей камеры – вот что такое рай.
Две недели Иван лежал на диване, читал журналы и книги, а потом пошёл искать работу.
Выйдя на улицу, он понял что стал героем.
А как же, член подпольный организации, участник теракта, и даже зэк.
Все это – как ордена для мальчишки.
А заодно, и на работу пригласили его. Как проверенного кадра.
На государственную службу.
Немцы собирали военизированную организацию, для поддержания порядка среди местного украинского населения.
Называлось это – батальон "СС Нахтигаль".
Для чего предназначался этот батальон, Иван так и не понял.
Но зарплату платили исправно.
Целыми днями они сидели в классе, учили устав и немецкий язык.
После обеда разбирали винтовку и пулемёт
Два раза в неделю выводили на стрельбище.
А по субботам-воскрсеньям отпускали домой.
Помыться и отдохнуть.
Иван Николаевич вздохнул. Дальше вспоминать не хотелось.
Потому что дальше, началась служба.
А ещё, приятель у него появился в Нахтигале.
Правда, придурок был и фантазёр.
То он уверял Ивана что Марсиане прилетели на Землю. Что Гитлер с ними ведёт переговоры… То что их скоро направят служить в Англию.
– Шо дыхне, то сбрехне – говорили про него ребята.
В июле 41 года, занятия кончились, посадили в вагоны и отправили во Львов.
Так и началась служба.
Какое же это наслаждение – оставить проклятые парты, недоваренные макароны на обед, и визгливого оберштурмбанфюрера с его оппель-плацем… направо, налево, кругом.
Во Львове их ждало летнее солнце, море симпатичных девчонок на улице.
Несложная работа – выкидать жидов с квартир.
Работа была своеобразная.
Подходили к двери и орали страшными голосами изображая из себя настоящих немцев:
– Ахтунг! Нахтигаль!
Из -за двери раздавались визги, крики, беготня.
Иногда двери изнутри открывал сами. Иногда – нет.
Тогда они выбивали дверь.
– Ахтунг! Нахтигаль!
И удар в дверь сапогом, начищенным до синевы. С подковкой на каблуку.
– Ахтунг! Нахтигаль!
И дрожащая еврейская семейка выбегает на улицу, с сумками и чемоданами.
Визжа и пища.
– Ахтунг! Нахтигаль!
И тому кто запоздал с выходом – пинок под зад.
Иногда просто били. Для смеха.
Иногда заставляли вылизывать лестничный проем в доме.
Иногда отнимали чемодан.
– Ахтунг! Нахтигаль! – Это звучало гордо. И громко.
Однажды из квартиры выскочила еврейская девчонка, лет 15-ти.
С родинкой прямо между голубых глаз.
Она почему-то не боялась нахтигальцев.
А смотрела на них с насмешливым блеском в глазах.
По крайней мере так показалось Ивану.
И тогда он подскочил к ней сзади и резким движением руки стащил с неё трусики.
Прямо перед толпой прохожих.
Громкий хохот раздался на улице.
Приятели – эсэсовцы смеялись до слез и похлопывали его по плечу.
А девочка с родинкой между глаз сидела на мостовой. и со слезами смотрела на него.
Как будто ждала пояснений.
– Мы нахтигаль! – Пояснил ей Иван, – надо было сразу выходить на улицу.
Сзади подскочил Штефан.
Пинок сапогом в голую задницу отбросил её на несколько метров вперёд:
– Вперёд я сказал!
И она поползла вперёд, оставив свои трусики на асфальте.
Под хохот и веселье:
– Пани мецьки забула!
Но не долго продолжалась райская жизнь. Через два месяца немцы расформировали батальон Нахтигаль.
И Иван снова оказался безработный.
– Украинский СС оказался им не нужный! – Жаловались между собой нахтигаливцы.
Немцы пожалели и оставили им на память эсэсовскую форму которая позволяла бесплатно ездить в трамвае.
И девочек кадрить возле Оперного театра, где нахтигаливцы шепелявили на немецком, изображая из себя арийцев.
Все кончилось.
– Надо в разведку просится! – сказал Штефан. – Там платят хорошо. И могут в Англию направить. Шпионом работать. Или в Америку…
Но как туда попасть, он не знал
Каждый день ребята разъезжались по домом.
Однажды исчез и Штефан. И тогда Иван понял – пора возвращаться в родной Перемышль.
– "Ахтунг, Нахтигаль!" закончился навсегда.
Нужно искать работу.
На заводе. Или в цеху.
Все надо начинать заново.
Но жизнь снова повернулась к нему хорошей стороной.
Оказалось, что в Перемышле его ждали.
Молодая соседка пани Анна радостно выбежала к нему навстречу:
– Иванцю, ты вернулся?
Подбежала к нему и остановилась как вкопанная. Как будто чего-то ждала.
И тогда Иван впервые обнял соседку Ганцю. Старшее его на 2 года, такую красивую. И жаркую.
Такую неприступную раньше. И такую желанную.
Столько раз он мечтал про неё лёжа в нахтигалиевской казарме, на нарах.
Как он – с нею. В постели. Что она любит его.
Говорит что он самый желанный. Самый любимый.
И вот теперь, Ганночка прижимается к нему, прямо на улице, возле подъезда дома.
Как во сне…
Что ещё ему нужно для счастья?
Да плевать на Нахтигаль!
Никогда его больше не будет. Старя жизнь кончилась.
И будет другая жизнь.
Может даже получше старой.
Через неделю он устроился слесарем на керамическую фабрику.
И начал каждый день встречаться с пани Анной.
Каждый вечер, возвращаясь с нею из кинотеатра, он тискал её у поезда, касался рукой её груди, постепенно опуская их все ниже и ниже, к её ногам.
Опускал… пока не чувствовал кружеву её трусиков в своей ладони.
И то что под нею.
А она… только крепче прижималась к нему.
Это сводило с ума Ивана.
Она обдавая его жаром своего тела, лишила его сна и покоя.
– Я женюсь на ней, мамцю – сказал он однажды матери.
Но на лице матери он не увидел ответной радости.
Даже наоборот
– Что случилось, мамцю?
– Она есть блядь – ответила мама.
И мама начала бороться за Ивана. Как могла.
Однажды привела домой к ним – старых друзей приятелей, для которых он был ещё героем. Борцом за свободу Украины.
Хотела отбить его от Ганци.
И отбила.
Ребята принесли с собой чувство свободы и чего-то светлого.
Они рассказали что по всей Украине строится армия.
С тысячами командиров.
И даже со своей разведкой.
Вот тут, Иван попался… слово "разведка" – всегда будоражила воображение Ивана.
И Иван задумался – или он всю жизнь слесарь на фабрике, и с кружевами трусиков пани Ганны в руках, или его ждёт новая жизнь, такая яркая что даже "Ахтунг! Нахтигаль!" померкнет перед ней.
Чтобы Вы выбрали в 20 лет?
Вот и Иван выбрал.
Свободу.
Свобода началась с сюрприза.
Последний свой вечер, с пани Анной, – Иван решил сделать необычным.
Решил пошутить на Ганночкой, которая так и не далась ему.
Одел свою эсэсовскую форму оставшуюся ещё с Нахтигаля и пошёл к Ганночке.
Несколько минут она ошарашено смотрела на него. В эсэсовской форме.
С высокой кокардой на которой красовались череп и кости.
– Ганнуся, я офицер Германской армии. И выполняю специальное секретное задание.
Теперь только ты про это знаешь, и я.
Скоро мы с тобой поедем в Германию.
И тогда что-то случилось с Ганусей… Этот прощальный вечер надолго остался в его памяти.
Сначала Ганнуся не могла два слова сказать.
Потом вдруг её прорвало и она говорила без умолку. Шутила и смялась.
Достала почему-то из шкафа водку, поставила её на стол, после третьего стакана, Ганночка перестала щебетать, опустилась на кровать и сказала ему наконец то что он так давно ждал:
– Иванцю, коханый мий, та йди же до мене.
– А ведь она точно блядь – вдруг проскользнула мысль у Ивана.
Он снял эсэсовский мундир. И лёг рядом нею.
Окошко камеры приоткрылось:
– Коломойский, на допрос!
И раздался звук открываемого засова.
Молодой следователь, вызывал его уже 5-й раз и предлагал написать явку с повинной.
Это была старая милицейская уловка. Не предъявлять факты обвиняемому, с надеждой что тот сам расколется и даст следствию больше фактов чем есть у следователя.
Щуплый, молодой следователь, упорно делал вид что фактов у него достаточно.