Вдруг слышу — конь заржал! Ох, напугался я тогда! Но убегать не стал, пошел встречать. Пришел и вижу — вот радость какая! Это же не анжинер, а это пан Якуб приехал. Я к нему сразу:
— Паночек!
А он мне вот так вот рукой показал — не спеши. И, как всегда, пошел по канаве, посмотрел, как хлопцы работают, все сразу заметил, но тоже ругаться не стал, а только головой качал, причмокивал. Ходил, ходил, смотрел, смотрел, ни у кого из хлопцев ничего не спросил. Только потом, когда все осмотрел, мне говорит:
— Иди за мной, Демьян, покажу, куда дальше копать.
И повел меня в кусты, ближе к верхней дрыгве. Когда мы отошли шагов на пятьдесят, он вдруг остановился, повернулся ко мне и тихо спрашивает:
— Был вчера анжинер?
— Был, — говорю.
— И какое у него веко?
— Как ты и говорил — змеиное!
— Э! — говорит пан каштелян. — Я змею не поминал. Я только спрашивал.
— Ат! — говорю. — Ты, пан, сам, как змея, изворотливый. А я что думаю, то и говорю, а что говорю, то и делаю. Вот я и говорю тебе, а он пусть слушает: когда он еще раз ко мне явится, я его лопатой посеку! А моя лопата сам знаешь какая!
— Э! — смеется каштелян. — Дурной ты, хлоп! Да кто это его простой лопатой посечет?! Да когда бы это было так легко, он разве бы до этих пор дожил? Э, нет, Демьян! Тут одной силы мало, тут еще ум нужен. А где тебе взять ума?!
Я молчу. А он говорит:
— А ты у меня попроси.
Я опять молчу. Он тогда так:
— Да я тебе и так его дам. Я же еще в прошлый раз точно знал, чем все это кончится, и потому заранее припас. На, держи!
И достает из рукава и подает мне такой маленький, беленький, тоненький панский платочек от пота. Там, на том платочке, еще какие-то буковки вышиты, а каждый угол на узел завязан.
— Вот, — говорит пан Якуб, — возьми этот платок, спрячь его подальше и узлов на нем не развязывай. А как увидишь, что анжинер опять пришел, ты тогда этим платком свою лопату по самому лезвию протри, не бойся, он не испачкается, а после сам увидишь, что будет.
— А будет что?
— А то, что это непростой платок. Если, скажем, им саблю утереть, так она потом любой доспех пробьет, любую пулю прямо на лету пополам рассечет. Но у тебя, хлоп, нет сабли, она тебе и не положена, у тебя есть только лопата. Так пускай то будет лопата, так ему даже правильней! Или ты, Демьян, боишься? Или, может, мне не веришь, а?
Взял я тот панский платок, за пазуху сунул, а после говорю:
— Верю я или не верю, это теперь все равно.
— А если все равно, — говорит пан Якуб, — тогда чего стоишь, как пень? Иди работай!
Я пошел. А он сел на коня и уехал.
Хлопцы в тот день плохо работали, и то, что я им наказал, не сделали. Но я промолчал. Снова стало темно. Опять лопаты побросали, сели к огню, едим. И все молчим! Молчим. Молчим. И в пуще тоже тихо-тихо! Ох, думаю, сейчас чего-то будет!
И точно: Пилип, самый старший из них, говорит:
— Демьян, а Демьян! А что это ты там с паном каштеляном в кустах шушукался?
— Так, — говорю, — слушал его, он наказывал.
— И что он тебе наказал?
— Да как всегда, чтоб скорее копали.
Пилип больше спрашивать не стал. И хлопцы все молчат. Дальше едим. Ложки у всех железные (а деревянные в пуще нельзя), ложки чирк-чирк по котелкам, чирк-чирк, чирк-чирк — как будто ножи точим. А после…
Ш-шух! — и сразу тишина, ложки уже не чиркают. А после — это снова он, Пилип — свою ложку вот так вот поднял, посмотрел на нее, посмотрел, облизал, потом весь сморщился и говорит:
— Ф-фу! Цмок, что ли, эту кашу варил?
И бросил ложку в котелок, и котелок отставил, почти что отбросил. И все они сразу ложки побросали — значит, еще раньше сговорились, — и смотрят на меня. Их восемнадцать вот таких вот крепких хлопцев. Сам подбирал! Ну и ладно. И я, теперь уже только один, ем эту кашу, ем. Она мне колом в горле становится, а я ее туда ложкой, туда! И затудакал всю. После отставил пустой котелок, ложку в него положил, на них на всех вот так вот посмотрел, а потом смотрю уже только на Пилипа, а говорю им всем:
— Эту кашу я заваривал. Один! И расхлебывать ее буду тоже только я один. А вы мне, хлопцы, не мешайте!
Молчат. Вот до чего я их тогда держал. Но чую, что еще совсем немного, и не удержу. Значит, пришло время рассказывать. И я так тогда говорю:
— Не бойтесь, хлопцы, пана анжинера. Вот я же не боюсь. И пан Якуб, он тоже не боится. Потому что у него, у Якуба, есть ум. И он сегодня, когда приезжал, этим своим умом со мной, дурнем, поделился. Теперь и я стал умным. А кто умный, того силой не возьмешь. Умный сам кого хочешь возьмет, пусть даже он с виду хлипкий. Вот, посмотрите, хлопцы, на такого хлипкого, — и тут я достаю панский платок, пускаю его по рукам, говорю: — Ну, кто его порвет? Тому всю свою долю отдам, пятьдесят чистых талеров! Пытайте счастья, хлопцы, не стесняйтесь!
Хлопцы пошли пытать. Руки у них у каждого — ого! А что панский платочек? Будто смех. А вот не разрывается, и все. Рвали они его, рвали, рвали — не разорвали. Пилип, он рвал последним. Он аж вскочил, рвал, рвал… А после, разозлясь, шарах его в огонь! И зашипел огонь, позеленел, дымом пошел! Ох, тогда они перепугались! Повскакивали все, не знают, что им делать. А я — в огонь! Платочек выхватил, расправил, отряхнул. Он каким беленьким, чистеньким был, таким и остался. Вот где диво так диво! И огонь опять справно горит, как будто ничего с ним не было. Стою я, молчу. И все они молчат. Потом Пилип вдруг говорит:
— И что, ты его этим платком удавишь, что ли?
— Там будет видно, — говорю.
И правильно сказал. Потому что я тогда ни за что бы не угадал, что после было. А после было так…
Нет, не могу. Подождите еще…
Ну, вот. Так это было. Утром мы вышли на канаву, я им говорю:
— Как только анжинер появится, вы мне это сразу скажите.
И пошла работа. Копаем все. Уже не как вчера, уже все свое дело справно делают. Земля так и летит! Хорошая земля, и берег крепкий, не плывет, и укреплять его не надо. А анжинер, я подумал тогда, он всегда уже только за полдень появляется, так что, думаю, мы еще много успеем. Вот только кому все это потом будет надо, когда я такое задумал? Ведь если я анжинера убью, разве Цмок мне такое простит? Разве он после даст дальше копать? Да сожрет меня Цмок, утащит за собой в дрыгву, как пана Михала. А хлопцев, глядишь, и помилует. И это правильно, потому что кто они такие? Подневольные. Я, конечно, тоже подневольный, но это с меня все началось. Это я всегда, как только чарку выпью, так сразу начинаю выхваляться, что пущи не боюсь, и никого в той пуще не боюсь, и я в прошлом году, и даже еще в позапрошлом, когда в пущу ходил, Цмоку ничего не подносил, над другими смеялся, и мне это сошло, я совсем осмелел. Вот почему, когда Якуб стал меня спрашивать, пойду ли я копать, я сразу согласился. Вот так я хлопцев и подвел под это дело гиблое, значит, мне теперь за все это и держать ответ. Одному!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});