Читать интересную книгу Автопортрет. Самоубийство - Леве Эдуар

Ты рассказал мне два своих сна. В первом ты держишь в руке розовую карточку, на которой красным курсивом выведено: Вечная косуля. Ты понимаешь зашифрованное послание: это приглашение на свадьбу старого друга, которого ты потерял из виду лет десять назад. Она происходит в тот же день в Финляндии. Вертолет высаживает тебя наверху фьорда. Внизу расставлены столы, и собравшиеся издалека приветствуют тебя как почетного гостя. Ты отчетливо слышишь одновременно все разговоры, хотя они ведутся тремя сотнями метров ниже. Ты вглядываешься в пригласительную карточку, и это позволяет тебе очутиться в самом центре празднества, где все женщины оказываются твоими бывшими любовницами. В пять часов родители новобрачных раздеваются и ныряют в фьорд. За ними следуют приглашенные. У воды вкус слащеной смородины, ею можно дышать. В этой идеальной амниотической влаге ты занимаешься любовью со своими давнишними подругами, с одной за другою. Они любят друг друга, поскольку их любишь ты.

Во втором сне ты пытаешься скрыться от вооруженного мужчины, который преследует тебя в оперном театре во время представления «Нормы». Вы рьяно боретесь, снова и снова, но никто не может одержать верх, только к концу спектакля твоему сопернику удается оттеснить тебя в маленькую комнату, нависшую над залом, где тебя ждет «очень своеобразный человек, который будет счастлив с вами познакомиться». В комнате несколько компьютеров и мониторов. Человека ты видишь в три четверти со спины, лица не видно. Лишь подойдя вплотную и обогнув его, ты с ужасом обнаруживаешь, что это не человек, а робот-андроид из желтого хромированного металла. Он смотрит на тебя своими холодными глазами, предлагает тебе сесть и запускает видео, на котором показано, как ты на операционном столе, доверчивый, зеваешь во весь рот, засыпая под воздействием успокоительных. Из скрытых на потолке камер спускаются хирургические — на самом деле пыточные — механизмы. Сочлененная с несколькими иглами рука направляется к твоим тестикулам, которые только что перевязала механическая пятерня. Ты вдруг понимаешь, что в самом недавнем прошлом тебя, о чем ты не знал, похитили и прооперировали.

Ты предпочитал первый сон, но удовольствие от него и тревога, в которую погружал второй, никак не влияли на твою готовность их вспомнить. Греза или кошмар, какая разница, если ты мог испытать волнение, переживая наяву воспоминания о прожитом во сне.

Однажды ты с братом и сестрой вышел прогуляться во время отлива по нормандскому пляжу. Вы шли босиком, в купальных костюмах. Бесконечная протяженность песка и воды напоминала пустыню. Будний день, межсезонье. Оставалось только шагать, вглядываться в морскую даль и разглядывать дома вдоль литорали. Ты оставался безмолвен и созерцателен, соизмеряя свои мысли с ритмом шагов, твои брат и сестра разговаривали между собой. Они рассказывали друг другу забавные истории, придумывали немудреные игры, со смехом носились, бросались к оставшимся лужицам в попытке поймать руками креветок или крохотных рыбешек. Ты не вмешивался в их игры. Ты размышлял о вещах, не имеющих ничего общего с окружающей тебя декорацией. Этот пейзаж был для тебя не местом пребывания, а задником, на фоне которого можно было дрейфовать. Ты всматривался в брата и сестру: они были схожи телом, но ты не походил ни на одного из них. Они были так счастливы друг с другом, что даже не задумывались, почему ты так далек. Ты был старше их, ты видел, как они рождались и росли. Очевидность разделявших вас различий наводила тебя на мысль, что ты в своей семье чужак.

В июле, когда тебе было семнадцать, ты ужинал с друзьями твоей матери перед домом, со стороны сада. Стол поставили перед распахнутыми настежь дверями гостиной, на старых каменных плитах между домом и огородом. Среди шести приглашенных был психоаналитик лет пятидесяти. Ты вызвался приносить кушанья, которые приготовила твоя мать. Кухня находилась далеко, требовалось пересечь старую кухню, прихожую, пройти по коридору, миновать малую гостиную, затем большую, чтобы, наконец, добраться до установленного в выбранном тобой месте стола. Там вы ужинали редко, твоя мать предпочитала уют столовой и опасалась, когда смеркалось, прохлады. Но тебе нравился вид на огород. Центральная дорожка метрах в пятнадцати расходилась натрое, и боковые ответвления придавали ей вид доставляющего пропитание лабиринта. В предвкушении вечера ты расставил на столе свечи. И, когда он наступил, их зажег, они отбрасывали мягкий свет на лица приглашенных. Разговор за столом ни к чему не обязывал, и ты смаковал незамысловатое счастье от трапезы в компании умных взрослых. Ты не оставался в стороне от дискуссий, тебя побуждали к рассуждениям, считая их весьма смелыми для твоего возраста. Психоаналитик по поводу того, кто, по твоим словам, постоянно выгораживал себя за совершенные ошибки, выдал фразу: «Извиняясь, себя обвиняешь». Когда пришла пора десерта, ты отправился на кухню за клубничной шарлоткой, на изготовление которой потратил не один час. Ты по очереди обслужил всех гостей и в конце положил кусок себе. Обдумывая сказанное психоаналитиком, ты медлил попробовать десерт. Гости потребляли его неспешно, понемногу, и ничего не говорили. Никто тебя, как ты мог бы ожидать, не хвалил. С первой же ложки ты понял почему. Шарлотка была пересолена. Ты сказал: «Ну не дурак ли я, как можно спутать сахар и соль?» Тут приспел психоаналитик: «Обвиняя, себя извиняешь».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Ты страшился скуки и в одиночестве, и в компании. Но более всего боялся скуки на двоих, с глазу на глаз. В этих лишенных малейшего смысла моментах ожидания ты не видел никаких достоинств, ибо считал, что твою жизнь поддерживают только отсутствующие при этом действие и мысль. Ты недооценивал значение пассивности, этого искусства не столько нравиться, сколько преуспевать. Чтобы оказаться в нужный момент в нужном месте, нужно смириться с долгой скукой дурных мгновений, проведенных в исполненных серости местах. Нетерпение лишило тебя искусства преуспевать скучая.

Было восемь часов вечера, когда вы с женой появились в саду у Кристофа, где он организовал барбекю для круга ваших общих друзей по коллежу. С той поры ты поддерживал какие-то отношения только с ним. Ты не встречался ни с кем из тех, кто вновь оказался в тот вечер вместе, но, думая о них накануне, ощутил энтузиазм от нахлынувших воспоминаний. Тебе подумалось, что, увидев их, ты сумеешь воссоединить в настоящем прошлое и будущее: былые годы пройдут чередой и вместе с тем вырисуются перспективы увидеться вновь.

В просторном саду буржуазного дома в центре города собралось с десяток пар. Девушки и парни из твоего нежного отрочества пришли со своими спутниками и спутницами. Они повзрослели, некоторые взяли с собой своих детей. Ты рассматривал лица и оценивал странное впечатление: их нынешние версии накладывались на хранящиеся в воспоминаниях, как в фильмах, где морфинг позволяет за считанные секунды сменить данному телу одно лицо на другое. Но для тебя сегодняшние лица не стирали былые, отпечатавшиеся в твоей памяти. Тебе, наверное, надо было время от времени встречаться с этими людьми, чтобы настоящее заменило прошлое и в твоих умственных удостоверениях эти личности застыли в тех формах, что предстали перед тобой. Если ты в тот день разговаривал с женщиной и на несколько минут отвлекался от нее, то при повторном взгляде вновь смешивались два образа. Ты провел часть вечера, играя с этим расстройством восприятия, словно переодевая куклу в имеющиеся под рукой два комплекта игрушечной одежды. Но если ты того хотел, то был способен забыть старые образы и разговаривать со своими собеседниками так, будто это совершенно новые личности. Если же, наоборот, ты думал о прошлом, их слова долетали до тебя как далекий лепет, речь, произносимая восставшим ото сна персонажем на иностранном языке со знакомым, впрочем, звучанием.

Кристоф заготовил говядину и свинину, колбаски и картофель, которые и жарились на двух мангалах, установленных в нескольких метрах от застеленных бумажными скатертями столов. В распоряжении приглашенных имелись пластиковые тарелки, столовые приборы и стаканчики. Несколько картонных коробок вперемежку с белым и красным вином ожидали жаждущих рядом с фруктовыми соками и дешевыми газированными напитками. Обычно подобного рода грубая снедь тебя смущала, тем паче что выделяющиеся при готовке пары и дым, если ветер дул не в ту сторону, окутывали собравшихся так, что одежда пахла еще и назавтра. Но в тот вечер тебя ничто не смущало. Причем очарование живописного сада в островках цветущей сирени не имело к этому никакого отношения. Вновь увидеть старых знакомых доставляло тебе такое удовольствие, что сцена могла происходить где угодно. Взгляд жены лучился радостью при виде того, что ты счастлив, она, никого здесь не зная, не могла просмаковать эйфорию от встречи после разлуки. Она ощущала себя на этой сцене чужой, но близкой всем этим людям, поскольку они были близки тебе. Ты не обращал внимания на свое счастье, пока не понял, глядя на нее, насколько счастлив, оказавшись там. Она послужила тебе зеркалом.