Читать интересную книгу Психопатология обыденной жизни - Зигмунд Фрейд

В других случаях – гораздо более значительных – к обмолвке и даже к замене задуманного слова прямой его противоположностью вынуждает самокритика, внутренний протест против собственных слов. В таких случаях с удивлением замечаешь, как измененный таким образом текст какого-либо уверения парализует его силу и ошибка в речи вскрывает неискренность сказанного[37]. Обмолвка становится здесь мимическим орудием выражения – нередко, правда, таким орудием, которым выражаешь то, чего не хотелось сказать, которым выдаешь самого себя. Когда, например, человек, который в своих отношениях к женщине не питает склонности к так называемым нормальным сношениям, вмешивается в разговор о девушке, известной своим кокетством, со словами: «Im Umgang mit mir wurde sie sich das Koettieren schon abgewohnen» (вместо Kokettieren – «со мной она бы уже отвыкла от кокетства»), то несомненно, что только влиянию слова koitieren (от coitus) и можно приписать такое изменение предполагаемого Kokettieren.

Случайно складывающиеся удачные комбинации слов дают примеры обмолвок, играющие роль прямо-таки убийственных разоблачений, а иной раз производящие прямо-таки комический эффект.

Таков, например, случай, наблюдавшийся и сообщенный доктором Рейтлером. Одна дама говорит другой восхищенным тоном:

«Diesen neuen reizenden Hut haben Sie wohl sich selbst aufgepatzt?» («Эту прелестную новую шляпу вы, вероятно, сами обделали (вместо „отделали“—aufgeputzt)?») Задуманную похвалу пришлось прервать, ибо тайная критическая мысль о том, что «украшение шляпы» (Hutaufputz). – просто нашлепка (Patzerei), выразилась в досадной обмолвке слишком ясно, чтобы приличествующее случаю выражение восторга могло еще быть принято всерьез.

Или следующий случай, который наблюдал доктор Макс Граф:

«В общем собрании общества журналистов „Конкордия“ молодой член общества, постоянно нуждающийся в деньгах, держит резко оппозиционную речь и в возбуждении говорит: „Die Herren Vorschu?mitglieder“ (вместо Vorstands– или Ausschu?mitglieder—члены правления; Vorschu? – ссуда). Члены правления уполномочены выдавать ссуды, и от молодого оратора уже поступило прошение о ссуде».

Курьезное впечатление производит обмолвка в том случае, когда она подтверждает что-либо, что пациент оспаривает и что было бы желательно установить врачу в его психоаналитической работе. У одного из моих пациентов мне случилось раз заняться истолкованием сновидения, в котором встречалось имя Jauner. Пациент знал лицо, носящее такое имя, но почему оно оказалось в связи данного сновидения, невозможно было найти, и я решился на предположение, не было ли это вызвано сходством данного имени с бранным словом Gauner (мошенник). Пациент поспешно и энергично запротестовал, но при этом опять обмолвился и этой обмолвкой только подтвердил мое предположение, так как произвел вторично ту же самую замену звуков. Его ответ гласил: «Das erscheint mir doch zu jewagt» – вместо gewagt («Мне кажется это слишком рискованным»). Когда я обратил его внимание на эту обмолвку, он согласился с моим толкованием.

Когда такого рода обмолвка, превращающая задуманное в его прямую противоположность, случается в серьезном споре, это тотчас же понижает шансы спорящего, и противник редко упускает случай использовать улучшившуюся для него ситуацию.

Прекрасный пример обмолвки, имеющей целью не столько выдать самого говорящего, сколько послужить ориентиром для постороннего слушателя, мы находим в шиллеровском «Валленштейне» («Пикколомини», действие 1, явление 5); она показывает нам, что поэт, употребивший это средство, хорошо знал механизм и смысл обмолвок. Макс Пикколомини в предыдущей сцене горячо выступает в защиту герцога и восторженно говорит о благах мира, раскрывшихся перед ним, когда он сопровождал дочь Валленштейна в лагерь. Он оставляет своего отца и посланника двора Квестенберга в полном недоумении. И затем 5 явление продолжается так:

Квестенберг:

О горе нам! Вот до чего дошло!Друг, неужели в этом заблужденьеДадим ему уйти, не позовемСейчас назад, и здесь же не откроемЕму глаза?

Октавио (возвращаясь из глубокой задумчивости).

Мне он открыл глаза.И то, что я увидел, – не отрадно.

Квестенберг:

Что ж это, друг?

Октавио:

Будь проклята поездка.

Квестенберг:

Как? Почему?

Октавио:

Идемте! Должен яНемедленно ход злополучный делаСам проследить, увидеть сам… Идемте!

(Хочет его вести.)

Квестенберг:

Зачем? Куда? Да объясните!

Октавио (поспешно):

К ней!

Квестенберг:

К ней?

Октавио (поправляется):

К герцогу! Идем[38].

Эта маленькая обмолвка «к ней» вместо «к нему» должна показать нам, что отец прозрел мотив пристрастности сына, в то время как придворный жалуется, что «он говорит с ним сплошь загадками».

Изложенный здесь взгляд на обмолвки выдерживает испытание даже на мельчайших примерах. Я неоднократно имел возможность показать, что самые незначительные и самые естественные случаи обмолвок имеют свое основание и допускают ту же разгадку, что и другие, более бьющие в глаза примеры. Пациентка, которая вопреки моему желанию, упорствуя в своем намерении, решается предпринять кратковременную поездку в Будапешт, оправдывается передо мной тем, что ведь она едет всего на три дня; но оговаривается и говорит: всего на три недели. Отсюда ясно, что она предпочла бы назло мне остаться вместо трех дней на три недели в обществе, которое я считаю для нее неподходящим.

Раз вечером я хочу оправдать себя в том, что не зашел за женой в театр, и говорю: я был 10 минут 11-го (10 minuten nасh10 Uhr) у театра. Меня поправляют: ты хочешь сказать – без десяти десять (10 minuten vоr 10 Uhr). Разумеется, я хотел сказать: без десяти десять. Ибо 10 минут 11-го – это уже не было бы оправданием. Мне сказали, что на афише было обозначено: окончание в исходе 10-го часа. Когда я подошел к театру, в вестибюле было уже темно, театр – пуст. Спектакль, очевидно, кончился раньше, и жена не ждала меня. Когда я посмотрел на часы, было без пяти десять. Я решил, однако, изобразить дома дело в более благоприятном виде и сказать, что было без десяти десять. Обмолвка испортила все дело и вскрыла мою неискренность: она заставила меня признать больше, чем это даже требовалось.

Мы подходим здесь к тем видам нарушений речи, которые уже нельзя отнести к обмолвкам, так как они искажают не отдельное слово, а общий ритм и изложение; таково бормотание и заикание от смущения. Но и здесь в нарушении речи сказывается внутренний конфликт. Я положительно не верю, чтобы кто-нибудь мог обмолвиться на аудиенции у государя, или при серьезном объяснении в любви, или в защитительной речи перед судом присяжных, когда дело идет о чести и добром имени, – словом, во всех тех случаях, когда, по меткому немецкому выражению, человек «весь присутствует». Даже при оценке стиля писателя мы имеем все основания – и привыкли к этому – руководствоваться тем же принципом, без которого мы не можем обойтись при выяснении отдельных погрешностей речи. Ясная и недвусмысленная манера писать показывает нам, что и мысль автора здесь ясна и уверенна, и там, где мы встречаем вымученные, вычурные выражения, пытающиеся сказать несколько вещей сразу, мы можем заметить влияние недостаточно продуманной, осложняющей мысли или же заглушенный голос самокритики.

VI.

ОЧИТКИ И ОПИСКИ

Что по отношению к ошибкам в чтении и письме имеют силу те же точки зрения и те же замечания, что и по отношению к погрешностям речи, – не удивительно, если принять в соображение близкое родство этих функций. Я ограничусь здесь сообщением нескольких тщательно проанализированных примеров и воздержусь от попытки охватить эти явления в целом.

А. Очитки

а) Я перелистываю в кафе номер «Leipziger Illustrierte», держа его косо перед собой, и читаю название картины, занимающей страницу: «Eine Hochzeitfeier in der Odyssee» («Свадебное празднество в Одиссее»). Обращаю на это внимание, в изумлении придвигаю к себе газету и читаю на этот раз правильно: «Свадебное празднество an der Ostsee» (на берегу Балтийского моря). Каким образом приключилась со мной бессмысленная ошибка? Мои мысли обращаются тотчас же к книге Рутса «Experimentaluntersuchungen uber Musikphantome»[39], сильно занимавшей меня в последнее время, так как она близко затрагивает разрабатываемые мною психологические проблемы. Автор обещает издать в ближайшем будущем работу под названием «Анализ и основные законы феноменов сна». Непосредственно перед этим я опубликовал свое «Толкование сновидений», и не удивительно поэтому, что я ожидаю этой книги с величайшим нетерпением. В книге Рутса о музыкальных фантомах я нашел в начале, в оглавлении указание на имеющееся в тексте подробное индуктивное доказательство того, что древне-эллинские мифы и сказания коренятся главным образом в дремотных и музыкальных фантомах и в феноменах сновидения и также горячки. Я тотчас же обратился тогда к соответствующему месту в тексте, чтобы узнать, знаком ли он с тем, как известная сцена, когда Одиссей является Навзикае, сводится к обычному «сновидению о наготе». Один из моих друзей обратил мое внимание на прекрасное место в «Зеленом Генрихе» Г. Келлера, где он объясняет этот эпизод Одиссеи как объективацию сновидения странствующего далеко от родины мореплавателя; и я с своей стороны привел его в связь с «эксгибиционистским» сновидением. У Рутса я не нашел об этом ничего. Очевидно, в данном случае меня озабочивала мысль о приоритете.