Читать интересную книгу Обретение крыльев - Сью Кидд

– Знаешь, иногда какой-то предмет может означать совсем не то, чем является на самом деле… – Она непонимающе смотрела на меня, пока я думала, как объяснить. – К примеру, трость моей матери должна помогать ходить, но все мы знаем, для чего она используется.

– Чтобы дубасить по головам. – Помолчав, Хетти добавила: – Треугольник на лоскутном одеяле означает крыло дрозда.

– Да, это я и хотела сказать. У меня в комоде есть шкатулка с пуговицей внутри. Пуговица нужна для застегивания одежды, но эта – красивая и такая необычная, что я решила – пусть символизирует мое желание стать юристом.

– Я знаю про пуговицу. Я не трогала ее, просто открыла шкатулку и посмотрела.

– Не возражаю, если ты ее подержишь.

– У меня есть наперсток, он помогает проталкивать иглу и защищает пальцы, но, я думаю, может означать что-то еще.

Я спросила, что именно.

– Не знаю. Просто хочу научиться шить, как мама.

Хетти была в ударе. Она пересказала всю историю, которую поведала в тот вечер ее мать и которую я подслушала. О бабушке, привезенной в детстве из Африки и научившейся нашивать на лоскутные одеяла треугольники. О дереве душ Хетти говорила с благоговением.

– Я взяла из твоей комнаты шпульку ниток, – призналась Хетти, перед тем как спуститься вниз. – Она без дела лежала в ящике стола. Прости, я могу вернуть ее.

– О-о. Ладно, оставь себе, но прошу тебя, Хетти, больше ничего не кради, даже маленькие вещи. Это может очень плохо кончиться.

Когда мы спускались по лесенке, она сказала:

– Мое настоящее имя – Подарочек.

Подарочек

Матушка спустилась вниз прихрамывая. В каморке и кухонном корпусе она держалась, но, оказавшись во дворе, начинала приволакивать ногу, словно бревно. Тетка и прочие рабыни только головой качали, они считали это хитрой уловкой, о чем и заявляли без стеснения.

– Вот накажут вас стоянием на одной ноге, тогда и будете умничать, – отвечала им мама. – А пока помолчите.

Они и отстали. Замолкали при матушке, но, стоило ей уйти, снова судачили.

Теперь ее глаза постоянно пылали гневом. Иногда она срывалась на мне, но порой ее раздражительность служила во благо. Однажды я застала мать перед лестницей, она объясняла госпоже, насколько трудно ей карабкаться по лестнице в дом, к шитью, а также – в каморку над каретным сараем.

– Не беспокойтесь, как-нибудь справлюсь, – кротко добавила она после причитаний.

А после мы с госпожой наблюдали, как матушка, вцепившись в перила, тащится наверх, то и дело призывая Иисуса.

Вскоре госпожа заставила Принца прибраться в большой подвальной комнате со стороны, выходящей к ограде заднего двора. Слуга перетащил туда матушкину кровать и все ее пожитки, снял с потолка раму для одеял и прибил на новое место. Госпожа объявила, что теперь матушка будет заниматься шитьем в своей комнате, и повелела Принцу принести туда лакированный стол для шитья.

Подвальная комната была размером с три рабьи каморки. Со свежей побелкой и крошечным окном под потолком, в которое виднелись не облака, а кирпичи ограды. Тем не менее матушка сшила ситцевую занавеску. Еще она разжилась картинками плывущих кораблей из какой-то ненужной книги и прикрепила их к стене. Также в новом хозяйстве нашлось крашеное кресло-качалка и ветхий туалетный столик, который мама накрыла салфеткой. На столик она поставила пустые цветные бутылки, коробку свечей, положила кусок сала и оловянное блюдо с кофейными зернами для жевания. Понятия не имею, откуда взялись эти припасы. На настенную полку матушка выложила все наши швейные принадлежности: коробку с лоскутками, мешочек с иголками и нитками, мешок побольше с набивкой для одеял, подушечку для булавок, ножницы, колесико для разметки, уголь, бумагу, измерительные ленты. Отдельно лежали мой латунный наперсток и красные нитки, стащенные из ящика мисс Сары.

Заселившись, можно сказать, во дворец, матушка пригласила Тетку и прочих прийти и помолиться за ее «бедное жалкое жилище». И вот вечером пожаловало много народу, чтобы посмотреть, насколько же оно «бедное и жалкое». Матушка предложила каждому кофейное зерно, позволила рассматривать комнату сколько душе угодно, показала, что дверь запирается на железный засов, продемонстрировала личный ночной горшок под кроватью. Учитывая, какой калекой она была, опорожнять этот горшок выпало мне. Матушка хорошо отыгралась на деревянной трости, которой как-то огрела ее госпожа.

Удалившись с вечеринки, Тетка плюнула на пол за дверью, и Синди, шедшая следом, сделала то же самое.

Самое приятное, что теперь я могла приходить к матушке, не выходя из дома. Едва ли не каждую ночь я, стараясь не скрипеть, кралась из Сариной комнаты по двум лестничным пролетам. Матушке нравился запор на двери. Если она в комнате, дверь наверняка заперта, а когда засыпала, мне приходилось подолгу стучать в дверь.

Матушку больше не заботило, что я покидала свой пост. Она, бывало, распахнет дверь комнаты, втолкнет меня внутрь и снова закроется. Я забиралась под одеяло и просила рассказать о дереве душ, требуя больше подробностей. Думая, что я уснула, она вставала и расхаживала по комнате, вполголоса напевая песенку. В те ночи в ней просыпалось что-то темное и необузданное.

Сутки напролет она сидела в новой комнате с шитьем. Мисс Сара отпускала меня днем, разрешала оставаться с мамой до ужина. Около оконца ощущалось движение воздуха, но в целом в комнате было жарко, как в плавильной печи.

– Займись чем-нибудь, – говорила матушка.

Я научилась сметывать, собирать складки, плиссировать и вшивать клинья. Освоила разные швы. Научилась делать петли для пуговиц и вырезать выкройку по одним лишь меткам.

Тем летом мне исполнилось одиннадцать, и матушка сказала, что подстилка, на которой я сплю наверху, не годится даже для собаки. Мы должны были готовить очередную порцию одежды для рабов. Каждый год мужчины получали по две коричневые рубашки и две белые, две пары штанов, две жилетки. А женщины – по три платья, четыре фартука и по головному шарфу. Матушка сказала, что все это подождет. Она показала мне, как вырезать черные треугольники, каждый величиной с кончик моего большого пальца. Мы их около двух сотен пришили на красные – цвета бычьей крови – квадраты. Еще приладили крошечные желтые кружки – солнечные блики. Затем спустили раму для одеяла и собрали все вместе. Я сама притачала домотканую подкладку, и мы набили одеяло всем ватином и перьями, какие у нас были. Я отрезала прядь своих волос и прядь маминых и засунула внутрь в качестве талисмана. На это ушло шесть вечеров.

Матушка перестала красть, выбрав более безопасные «шалости». Она могла «забыть», что рукава платья госпожи сметаны на живую нитку, и один из них отрывался в церкви или где-нибудь еще. Матушка заставляла меня пришивать пуговицы, не делая узлов на нитке, и они в первый же вечер падали с груди хозяйки. Все слышали, как госпожа громко ругает матушку за нерадивость, а та голосит в ответ:

– Ой, госпожа, помолитесь за меня! Я хочу исправиться!

Не припомню всех пакостей, совершенных матушкой, – только те, что видела сама, – но их было достаточно. Она «случайно» разбивала фарфоровую чашку или статуэтку, стоявшую поблизости. Роняла и шла дальше. Завидев чайные подносы, поставленные Теткой в буфетную для подачи в гостиную, матушка бросала в чайник любую гадость – грязь с пола, шерсть с ковра, плевала туда. Я говорила мисс Саре, чтобы не притрагивалась к чаю.

* * *

В ожидании шторма воздух стал совершенно неподвижным. Все чего-то ждали, а чего именно – непонятно. Томфри сказал, что надвигается ураган, и принял жесткие меры. Принц с Сейбом закрыли все ставни в доме, спрятали рабочие инструменты в сарай и привязали животных. В доме мы убрали с пола на первом этаже ковры и отодвинули от окон хрупкие вещи. Госпожа приказала принести из кухонного корпуса запасы еды.

Ураган налетел ночью, когда я была с мамой в постели. Ветер завывал и швырял в дом сломанные ветки, в темноте шумели листья бесчисленных пальм, и, чтобы услыхать друг друга, нам с матушкой приходилось кричать. Мы сидели на кровати и смотрели, как в окошко, заливая его края, хлещет дождь. К двери подступала вода. Чтобы отвлечься, я громко пела песню собственного сочинения.

Через воды и моряРыбы пусть везут меня.Хоть и длинен водный путь,Мне с дороги не свернуть.

Когда шторм наконец утих, мы опустили ноги на пол и поняли, что вода доходит нам до лодыжек. Матушкина комната воистину превратилась в «бедное жалкое жилище».

На следующий день был отлив, вода опустилась, и всех рабов позвали вычерпывать грязь из подвала. На заднем дворе в беспорядке валялись сучья, сломанные пальмовые листья, ведра, конский фураж, дверь уборной – все, что сорвал и разнес ветер. В ветвях раскидистого дуба повис обрывок корабельного паруса.