Этот сюжет Андрей прокручивал несколько раз, но неизменно наплыв раскалённых эмоций разом смывал «картинку», погребая под чувственным сумбуром всякую осмысленную информацию, словно женщина инстинктивно старалась скрыть от себя и других этот ужас.
«И она преуспела в этом, изгнав жуткое видение даже из снов, забыв обо всём прочно и основательно, превратив зияющую рану психики в тонкий и бледный, почти безболезненный рубец, проявлявшийся только в неодолимой тяге к огромным красивым мужчинам, словно среди них надеялась она отыскать того, кто смог бы вылечить её окончательно».
Вот и объяснение, подумал Андрей. Кима увидела в Андре того зловещего исполина, нагнавшего на неё столько страха в юные годы. Что ж, едем дальше!
«Маленькое сморщенное существо почему-то не казалось ей уродливым. Кима смотрела на него с неясным удовлетворением и тихой спокойной радостью, уже забыв о яростной боли, недавно раздиравшей тело. Когда она прижимала к груди этот крохотный комочек плоти, внутри что-то странно и тепло шевелилось…
А потом милое существо вдруг исчезло, оставив в душе боль и печаль. Но тосковала Кима недолго: всё тот же безотказный инстинкт самосохранения помог забыть и это».
Всё это интересно, думал Андрей, и я почти уверен, что не путаю хронологию, но каким образом определить интервалы между этими событиями? А ведь это может быть важным!
«Дети. Их было много, они поступали в Питомник главным образом из столичных родильников, и каждый напоминал Киме о чём-то смутном, будил в душе тоскливую нежность. Вместе с детьми прибывали и почему-то неприятные ей кормилицы, в меру заботливые, мясистые и туповатые, постоянно что-то жующие. Они обслуживали сразу по нескольку младенцев, из которых ни один не был им родным, потому что их уцелевшее после отбраковки потомство направлялось обычно в питомники разрядом пониже. Отбыв положенный срок, кормилицы возвращались в Столицу – „на подзарядку“, как острили монахини, стерильные со дня принятия сана.
Вероятно, Кима была идеальной опекуншей, не позволяя уплыть на сторону ни крупице из выделяемых Питомнику средств, жестоко карая проворовавшихся монахинь и строго контролируя выполнение всех оздоровительных процедур, предписанных Уставом. Но в остальном рутина монастырской службы была ей в тягость, и Кима не стеснялась перекладывать на плечи Старших Служительниц основную тяжесть забот по поддержанию порядка в монастыре и распределению по кельям воспитанниц Питомника, достигших возраста послушания, и сохранению – до положенного срока – невинности этих шустрых и жадных до жизни послушниц, осаждаемых охочими до запретного плода монахами, решавшимися иногда – с риском оскопления – на прямое нарушение Воли».
Со смешком Андрей вспомнил тонкоголосого предводителя охранников. Вот и ещё один кубик стал на место.
«Так она и жила: подстраиваясь под главенствующий образ мыслей, доверяясь утренним гипноснам, не возражая и не сопротивляясь, хотя многое в этой жизни её коробило, а кое-что и пугало. Но даже себе она в этом не признавалась, избегая задумываться, комфортом защищаясь от неудовлетворённости, услаждая себя чем только можно – лишь бы как-то скрасить своё бесконечное одиночество в толпе. Редкостная приспособляемость мирила Киму с животным эгоизмом окружения, со всем непостижимым и чудовищным, что творилось вокруг. Укрываясь за привычной маской, она смотрела на мир сквозь узкие прорези и видела только то, что хотела, что могла выдержать её тоскующая, несмотря ни на что, душа».
Андру бы это показать, вздохнул Андрей. Ему тоже не вредно узнать, что жертвы бывают и вполне благополучными с виду.
Ну, а теперь, под занавес, самое интересное:
«Но иногда, будто чудовище из океанских глубин, всплывал в её сознании страшный образ исполина, звучал его мощный голос и врывались леденящие душные испарения. В ужасе Кима забивалась в самые дальние уголки сознания, не зная и не желая знать, что происходит сейчас с её горячо любимым, не однажды поруганным телом. И возвращалась, только когда чувствовала, что Тот, ужасный и неодолимо могучий, уходил и пропадало в душе жуткое ощущение смердящего холода. По возвращении она встречала перепуганные взгляды подчинённых, узнавала о чудовищных и невероятных своих поступках – во главе вырвавшихся из Башни, озверевших от длительного безделья храмовников – и об отданных ею распоряжениях, потому что Старшие Служительницы немедленно и исправно повторяли эти никогда не произнесённые ею фразы».
Проявив обычную заботу о своей земной оболочке, Андрей уложил её отмокать в ванну, а сам удалился в «комнату-тоннель», куда не долетали посторонние шумы, где так хорошо думалось. Обстановка здесь уже вполне определилась, разделившись невидимой границей на две плохо гармонирующие части: на стороне Андра было голо, пусто и строго функционально, зато половина Андрея изобиловала всеми мыслимыми средствами потакания сибаритству. Слух здесь ласкали чудесные мелодии, вместо окон светились со стен изошедевры, а воздух был пропитан нежнейшими ароматами и вызывал, если вдыхать его ртом, божественные вкусовые ощущения. По заказу он был способен сгущаться до степени осязаемости, и тогда принимался гладить и мять призрачное «тело» Андрея с искусством лучшего из массажистов. И всё это сказочное великолепие чутко реагировало на малейшие перепады хозяйского настроения, формируя любые подходящие к случаю комбинации из накопившихся за десятилетия воспоминаний. Кажется, копаясь в памяти других, Андрей научился наконец пользоваться и собственной. Как выяснилось, под пластами последующих накоплений там добросовестно хранилось всё то, что он когда-либо видел, слышал, ощущал. Раньше он с трудом пробивался к нужной полке, и если что-нибудь там находил, то в изрядно подпорченном виде. Теперь же всё было как на ладони: рассортированное, аккуратно уложенное, снабжённое указателями и ярлычками – протяни руку и бери, качество информации гарантировано.
И сейчас Андрей с увлечением переваривал свежедобытые сведения, классифицируя их и раскладывая по полкам. И потому не сразу заметил, что напротив, в жёстком кресле, образовалась сумрачная фигура с колючими холодными глазами. А увидав, приветствовал её легкомысленным взмахом руки.
«Выспался? – спросил он не без зависти. – Ах, лицемер! Передо мною строишь из себя аскета, а в жизни умеешь устраиваться с комфортом».
«Исключительно в интересах дела, – без улыбки ответил Андр. – Если хочешь, в следующий раз поменяемся».
«Ладно, будто я не чувствую твоего смущения! Ну, признайся, Кима тебя удивила? Ты ведь не ожидал от неё такого приближения к любви?»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});