– Матвей Никифорович! – обрадовалась Полина. – А я думала, вас дома нет!
– Нет, я давно со службы вернулся, прилег, да и заснул! – молодой человек учтиво склонился над ее ручкой.
– Заболели? – забеспокоилась Налединская.
– Не выспался! – улыбнулся Кислицын. – Кто шумел?
– Маман! Кому ж еще!
– О! Княгиня! Прекрасно выглядите! – Матвей Никифорович подошел к Дашкиной. – Как поживает его сиятельство?
– Все так же зануден! – ответила Юлия. – Сегодня раз двадцать спросил, куда я подевала какой-то черновик. А я его в глаза не видела.
– Матвей Никифорович! Чужих жен целуете, а невесту свою? – обеспокоенно напомнила Ирина Лукинична.
– А мы с Ольгой Борисовной виделись! Да и вся жизнь у нас впереди, успеем. – Кислицын подошел к невесте. – Как, осмелюсь спросить, продвигаются мемуары Андрея Артемьевича?
– Сегодня работали мало. Я ездила на кладбище. Годовщина отца…
– Светлая память! Вам удивительно идет черный цвет!
– Спасибо, Матвей Никифорович!
В гостиную, опираясь на палочку, вошел Андрей Артемьевич Лаевский:
– Ирина Лукинична! Хорошо, что застал. Письмо вам от графини Кобылиной.
Пожилая дама схватилась за сердце:
– От Прасковьи Кузьминичны?
– От нее, от нее. На конверт взгляните! Узнаете почерк? Я его хорошо помню. Когда-то и мне писала, – старик заулыбался, вспомнив бурную молодость, но, заметив ужас родственницы, осведомился: – Что с вами? Нехорошо? Не послать ли за доктором?
– Прасковья Кузьминична умерла год назад, – с трудом произнесла Ирина Лукинична.
– Что вы говорите? – расстроился Лаевский. – Я и не знал.
– Андрей Артемьевич! – подошла к нему Змеева. – Помните, вы еще на отпевании рыдали?
На глаза старика навернулись слезы, он полез за платочком:
– Забыл! Опять забыл!
Провалы в памяти Андрей Артемьевич переживал болезненно. Вот и сейчас губы его задрожали, а руки сами потянулись… к Ольге! Юная воспитанница стала за последний год самым близким и дорогим старику человеком. С женой Лаевский жил из сострадания. Сын и дочь давно выросли, и хотя внешне выказывали должную любовь, относились к чудаку пренебрежительно: выйдя в отставку, Андрей Артемьевич с головой погрузился в военную историю – запоем читал учебники и мемуары, на полу разыгрывал с солдатиками великие сражения.
Ольга появилась в семье неожиданно. Старинный друг Лаевского скоропостижно скончался, назначив его опекуном единственной дочери. Ольге было шестнадцать, и как ее воспитывать, шестидесятилетний Андрей Артемьевич не имел никакого понятия – детство и отрочество собственных чад прошли мимо него – он вечно находился в служебных разъездах. Растерявшись, предложил отроковице поиграть в солдатики. Девушка с радостью согласилась. Она всегда переживала, что не родилась мальчишкой и не суждено ей отличиться на поле брани.
Хотя Лаевский служил по интендантской части, всех героев 1812 года он знал лично. И Давыдова, и Платова, даже с Кутузовым был знаком. Особенно нравились Ольге рассказы о кавалерист-девице Дуровой! Давно минувшее Андрей Артемьевич помнил отлично, и воспитанница готова была слушать его часами. Она же уговорила Лаевского засесть за мемуары и всячески помогала – конспектировала под диктовку, переписывала набело, по справочникам проверяла даты.
И сердце Андрея Артемьевича, вдребезги разбитое несчастным браком, вдруг ожило. Оно тревожно стучало в ожидании Ольгиного прихода; радостно колотилось, едва отворялась дверь; выпрыгивало из груди, когда воспитанница улыбалась ему. Андрей Артемьевич был сам себе смешон – Ольга была моложе его собственной дочери! Но сердце, заново родившееся сердце, знать ничего не хотело – билось и замирало.
Это сердцебиение очень тревожило Ирину Лукиничну. Случись беременность – грянет скандал на всю столицу! Опекун соблазнил воспитанницу!
Потенциальный жених явился в дом сам, ища протекции. Опытным глазом Ирина Лукинична сразу разглядела, что жизнь Матвея Никифоровича потрепать успела, а наградить – еще нет и что на все готов Кислицын ради места под солнцем. Уговаривать его не пришлось – Ирина Лукинична пообещала дальнему родственнику денег и даже тысячу авансом заплатила. Много сил ушло на Андрея Артемьевича. Не сразу, ой не сразу, но Ирина Лукинична своего добилась, придавила старика. Помолвка состоялась, а вот со свадьбой задержка вышла – Ольга до сего дня носила траур по отцу.
– Так от кого же письмо? – поинтересовался Кислицын.
– Вскройте, Матвей Никифорович! У вас глаза молодые, я без очков все равно не разберу, – попросила Ирина Лукинична.
– «Несравненная моя Иринушка! Уже полгода, как не виделись! Очень скучаю без тебя и Марфушеньки! Каждый день молю Бога: хочу поскорей вас увидеть!»
Матвей Никифорович вынужден был прерваться на полуслове – Ирина Лукинична охнула и рухнула на пол.
– Воды! Воды! – закричала Полина.
Дворецкий Никанорыч, который подслушивал у дверей, не заставил себя ждать. Ирина Лукинична быстро пришла в себя, но силы оставили ее.
– Неужто смерть близка? – спросила она у Кислицына, помогавшего ей поудобнее устроиться в кресле.
– Что вы? Всех нас переживете! – приободрил Матвей Никифорович.
– Не успокаивайте! – разрыдалась несчастная. – Покойница меня зовет…
– Вы не дослушали. Далее она всех с Рождеством и Новым двадцать девятым годом поздравляет. Письмо год назад писано.
– Господи! – закричала Ирина Лукинична. – Почему ж оно так долго шло? Меня чуть кондратий не хватил!
– Я немедленно подам жалобу почтмейстеру! – пообещал Лаевский-старший. – Это безобразие!
– Андрей Артемьевич, – задумчиво спросила Змеева, – а где вы письмо взяли? Не на своем ли столе?
– На столе! – подтвердил старик. – Где же еще?
– Может, оно почти год там и пролежало? Как в прошлый раз?
– А что было в прошлый раз? – насторожилась Ирина Лукинична.
– Чужое письмо я у него на столе нашла. Просили отправить, а Андрей Артемьевич забыл.
– Нет, нет! Что-то другое просили с тем письмом сделать! А вот что именно, не помню! – сознался старик и глубоко задумался. – Может, отдать кому…
Лаевский-старший виновато развел руками. Змеева попыталась оправдать его:
– На столе Андрея Артемьевича книги с бумагами в четыре слоя лежат, он, словно кот, уголочек утром разгребет, листок пристроит и работает. А ему еще всю домашнюю почту приносят. А вокруг-то Монблан из бумаг! Так письма и теряются!
– Ничего у меня не теряется! – обиделся старик.
– Я тебя, голубушка, очень прошу. Устрой-ка на столе генеральную уборку. Все бумажки перетряхни, – попросила Ирина Лукинична. – Не хочу больше от покойников весточки получать.
– Не пора ли обедать? – в гостиную вошел Тучин. – Не знаю, как вы, а я ужасно устал и проголодался. Целый день писал портрет ее сиятельства!
– И как результат? – вопрос Полины вроде бы относился к кузену, но глаза ее обратились к Юлии. Та быстрым движением ресниц заверила подругу, что все прошло великолепно.
– Конечно, художник не вправе себя оценивать, но в данном случае отброшу скромность. Получается гениально! – Тучин с упоением стал описывать свой замысел, дополняя слова энергичной жестикуляцией. – Италия. Княгиня на вершине холма. Внизу залитая солнцем долина. Вдалеке на берегу моря – рыбацкая деревушка. Рядом с Юлией Антоновной – только облака. Стоит протянуть руку, и дотронешься. Надеюсь, ваше сиятельство, завтра продолжим?
– Я подумаю! – озорно сверкнула глазами Юлия.
– Так вы позировать приходили? – удивился Лаевский-старший. – А племянник, кажется, про уроки говорил. Или я опять все перепутал?
– Нет, что вы, дядюшка! – успокоил родственника Тучин. – Княгиня собиралась брать уроки, да только я не сдержался. Как увидел ее…
Княгиня бросила тревожный взгляд на Тучина, Александр лукаво улыбнулся:
– … так сразу и решил написать портрет. Не увековечить такую красоту – великий грех! Никогда еще не работал столь быстро. Княгиня, обещайте, что придете завтра! Пейзаж за спиной я возьму с эскизов, но ваше лицо… Его хочу писать только с натуры.
– Приду! – улыбнулась Дашкина. – Но поклянитесь, что исполните мою просьбу!
– Клянусь! Любую!
– Я хочу, чтобы на портрете вы и себя изобразили!
– На вашем портрете? – почесал щеку Тучин. – Но это… это невозможно, сударыня! Рад бы исполнить любую просьбу вашего сиятельства, но жанр портрета этого категорически не позволяет. – Тучин пожал плечами.
– Ты, кажется, деревню упоминал? – обернулась Полина к кузену.
– Ну да! В глубине картины…
– Вот и нарисуй себя на деревенской площади с мольбертом…
– Нет, нет! – возразила Дашкина. – Такую мелкую фигурку не разглядит никто.
– Юлия Антоновна! Клянусь, что напишу и подарю вам автопортрет! – пообещал Тучин.
– На такую замену я не согласна! – Юлия мило улыбнулась. – Придумайте что-нибудь, Александр! Вы же гений!